Сайт тысячи и одной ночи
Сайт
ТЫСЯЧИ И ОДНОЙ НОЧИ

перевод с арабского М. А. Салье





 
   
1001 ночь. Книга тысячи и одной ночи. Арабские сказки
 
 


1001 ночь. Арабские сказки

Книга тысячи и одной ночи


Оглавление

Рассказ об Ала-ад-дине Абу-ш-Шамате

 

примечания в квадратных скобках [   ]


  • Рассказ об Ала-ад-дине Абу-ш-Шамате, ночи 249-260
  • Рассказ об Ала-ад-дине Абу-ш-Шамате, ночи 262-270
  •  

     

    Тысяча и одна ночь. Сказки  
       Дошло до меня, о счастливый царь, - сказала Шахразада, -  что  был  в
    древние времена и минувшие века и годы один человек, купец в Каире,  ко-
    торого звали Шамс-ад-дин. И был он из лучших купцов и самых правдивых  в
    речах, и имел слуг и челядь, и рабов и невольников, и большие деньги,  и
    состоял старшиной купцов в Каире.
       И была у него жена, и он любил ее, и она его  любила;  но  только  он
    прожил с ней сорок лет, и не досталось ему от нее ни дочери, ни сына.  И
    вот в один из дней он сидел в своей лавке, и увидел он, что у каждого из
    купцов был сын, или двое сыновей, или больше, и они сидели в лавках, как
    их отцы. А в тот день была пятница, и этот купец пошел в баню и вымылся,
    как моются в пятницу, а выйдя, он взял зеркало цирюльника и посмотрел  в
    него на свое лицо и воскликнул: "Свидетельствую, что нет бога, кроме Ал-
    лаха, и что Мухаммед - посланник Аллаха!" - а потом взглянул на свою го-
    роду и увидел, что белое в ней покрыло черное; и вспомнил он, что седина
    - посланец смерти.
       А его жена знала время его возвращения и мылась и приводила себя  для
    него в порядок; и когда купец вошел к ней, она сказала ему: "Добрый  ве-
    чер!" Но он отвечал ей: "Я не видел добра!"
       А жена купца сказала невольнице: "Подай столик с ужином!" И невольни-
    ца принесла еду, и жена купца сказала: "Поужинай, господин мой"; а купец
    отвечал: "Я не стану ничего есть!" - и пихнул столик  ногой  и  отвернул
    лицо от жены.
       "Почему это и что тебя опечалило?" - спросила его жена; и купец  ска-
    зал: "Ты причина моей печали..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Ночь, дополняющая до двухсот пятидесяти
    
       Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот пятидесяти, она  сказа-
    ла: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Шамс-ад-дин сказал своей  же-
    не: "Ты причина моей печали!" - "Почему?" - спросила его жена.  "Потому,
    - отвечал купец, - что, когда я сегодня открыл лавку, я увидел у каждого
    из купцов сына, или двух сыновей, или больше, и они сидели в лавках, как
    их отцы, и я сказал себе: "Поистине, тот, кто взял твоего отца, тебя  не
    оставит!" А в ту ночь, когда я вошел к тебе, ты взяла с меня клятву, что
    я не женюсь ни на ком, кроме тебя, и не возьму себе в наложницы ни абис-
    синскую, ни румскую, ни какую-нибудь другую невольницу и не проведу ночи
    вдали от тебя, - но дело в том, что ты бесплодная и жить с тобой  -  все
    равно что с камнем". - "Имя Аллаха да будет надо мною! - воскликнула же-
    на купца. - Поистине, задержка от тебя, а не от меня,  потому  что  твое
    семя прозрачное". - "А что с тем, у кого семя прозрачное?" - спросил ку-
    пец; и его жена отвечала: "Он не делает женщин беременными и не приносит
    детей". - "А где то, чем замутить семя? Я куплю это, - может  быть,  оно
    замутит мне семя?" - спросил купец; и жена его сказала: "Поищи у  моска-
    тельщиков".
       И купец проспал ночь, и утром он раскаялся, что упрекал свою жену,  а
    она раскаялась, что упрекала его. И он отправился на рынок и нашел одно-
    го москательщика и сказал ему: "Мир с вами!" И москательщик  ответил  на
    его привет, и купец спросил его: "Найдется у тебя чем замутить  мне  се-
    мя?" - "У меня это было, да вышло, но спроси у соседа", - ответил моска-
    тельщик; и купец ходил и спрашивал, пока не опросил всех (а они над  ним
    смеялись), и потом он вернулся к себе в лавку и сидел огорченный.
       А на рынке был один человек, гашишеед,  начальник  маклеров,  который
    принимал опиум и барш [264] и употреблял зеленый гашиш, и звали этого  на-
    чальника шейх Мухаммед Симсим, и жил он в бедности.  И  всякий  день  он
    обычно приходил утром к этому купцу. И вот он пришел, как обычно, и ска-
    зал ему: "Мир с вами!" И купец ответил на его  приветствие  сердито.  "О
    господин, почему ты сердит?" - спросил Мухаммед; и купец  рассказал  ему
    обо всем, что случилось у него с женой, и сказал: "Я сорок лет женат,  и
    моя жена не забеременела от меня ни сыном, ни дочерью,  и  мне  сказали:
    "Она не беременеет потому, что у тебя семя прозрачное". И я стал  искать
    чего-нибудь, чтобы замутить себе семя, и не нашел".
       "О господин, - сказал Мухаммед, - у меня есть чем замутить семя.  Что
    ты скажешь о том, кто сделает твою жену беременной от  тебя  после  этих
    сорока лет, что минули?" - "Если ты это сделаешь, я окажу тебе милость и
    облагодетельствую тебя!" - отвечал купец. И Мухаммед  сказал:  "Дай  мне
    динар!" - "Возьми эти два динара!" - воскликнул купец; и  Мухаммед  взял
    их и сказал ему: "Подай мне эту фарфоровую миску". И купец дал ему  мис-
    ку, и Мухаммед отправился к торговцу травами и взял  у  него  унции  две
    румского мукаркара и немного китайской кубебы, и корицы, и  гвоздики,  и
    кардамона, и имбиря, и белого перцу, и горную ящерицу и истолок все  это
    и вскипятил в хорошем растительном масле. И еще он взял три унции крупи-
    нок ладана и с чашку чернушки и размочил, и сделал из всего этого  тесто
    с румским пчелиным медом и, положив его в миску, вернулся к купцу и  от-
    дал ему миску.
       "Вот чем можно замутить семя, - сказал он ему. - Тебе следует,  после
    того как ты поешь мяса барашка и домашнего голубя,  положив  туда  много
    горячительных приправ и пряностей, съесть этого теста на конце  лопаточ-
    ки, а потом поужинать и запить чистым разведенным сахаром".
       И купец велел принести все это и отослал своей жене вместе с барашком
    и голубем, и сказал: "Приготовь это хорошенько и возьми замутитель семе-
    ни и храни его у себя, пока он мне не понадобится и я его у тебя не пот-
    ребую".
       И жена купца сделала так, как он приказал ей, и поставила ему еду,  и
    купец поел, а потом он потребовал ту миску и поел из нее, и ему понрави-
    лось, и он съел остаток, а затем он познал свою жену, и  она  зачала  от
    него в ту ночь.
       И над ней прошел первый месяц, и второй, и третий, и крови  прекрати-
    лись и перестали идти, и жена купца узнала, что она понесла,  и  дни  ее
    прошли до конца, и ее схватили потуги, и  поднялись  крики,  и  повитухе
    пришлось потрудиться при родах.
       И повитуха охраняла новорожденного именами Мухаммеда и Али и сказала:
    "Аллах велик!"  - и  пропела  ему  в уши азан [265], а потом она завернула
    младенца и передала его матери. И та дала ему грудь и стала его кормить,
    и младенец  попил  и насытился и заснул. И повитуха оставалась у них три
    дня, пока не сделали мамунию [266] и халву,  и ее раздали на седьмой день.
    А потом  рассыпали соль, и купец пришел и поздравил свою жену с благопо-
    лучием и спросил ее: "Где залог Аллаху?" И она подала ему новорожденного
    редкой красоты  - творение  промыслителя  вечносущего; и  было  ему семь
    дней, но тот, кто видел его, говорил, что ему год.
       И купец посмотрел младенцу в лицо и увидел сияющий месяц  (а  у  него
    были родинки на обеих щеках) и спросил свою жену: "Как ты его  назвала?"
    А она ответила: "Будь это девочка, ее назвала бы я, то это сын, и  никто
    не назовет его, кроме тебя". А люди в те времена давали своим детям  имя
    по предзнаменованию.
       И вот, когда они советовались об имени, кто-то сказал своему  товари-
    щу: "О господин мой, Ала-ад-дин", и  купец  сказал  жене:  "Назовем  его
    Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат" [267]. И он назначил младенцу кормилиц и нянек,  и
    младенец пил молоко два года, а потом его отняли от  груди,  и  он  стал
    расти и крепнуть и начал ходить но земле. А когда мальчик  достиг  семи-
    летнего возраста, его отвели в подвал, боясь для него дурного  глаза;  и
    купец сказал: "Он не выйдет из подвала, пока у него не вырастет борода",
    и он назначил ему невольницу и раба, и невольница готовила ему  стол,  а
    раб носил ему пищу.
       А потом купец справил обрезание мальчика и сделал великий пир, и пос-
    ле этого он позвал учителя, чтобы учить его, и тот учил мальчика  письму
    и чтению Корана и наукам, пока он не стал искусным и сведущим.
       И случилось, что раб принес Ала-ад-дину в какой-то  день  скатерть  с
    кушаньем и оставил подвал открытым, и тогда Ала-ад-дин вышел из  подвала
    и вошел к своей матери (а у нее было собрание знатных женщин).  И  когда
    женщины разговаривали с его матерью, вдруг вошел к ним Этот ребенок, по-
    добный пьяному мамлюку из-за своей чрезмерной красоты.  И,  увидав  его,
    женщины закрыли себе лица и сказали его матери: "Аллах да воздаст  тебе,
    о такая-то! Как же ты приводишь к нам этого постороннего мамлюка?  Разве
    ты не знаешь, что стыд - проявление веры?" - "Побойтесь Аллаха! -  воск-
    ликнула мать мальчика. - Поистине, это мой ребенок и плод моей души. Это
    сын старшины купцов, Шамс-ад-дина, дитя кормилицы, украшенное ожерельем,
    вскормленное корочками и мякишем". - "Мы в жизни не видали у тебя ребен-
    ка", - сказали женщины. И мать Ала-ад-дина молвила: "Его  отец  побоялся
    для него дурного глаза и велел воспитывать его в подвале, под землей..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Двести пятьдесят первая ночь
    
       Когда же настала двести пятьдесят первая ночь, она сказала: "Дошло до
    меня, о счастливый царь, что мать  Ала-ад-дина  сказала  женщинам:  "Его
    отец побоялся для него дурного глаза пятьдесят первая и  велел  воспиты-
    вать его в подвале ночь под землей. Может  быть,  евнух  оставил  подвал
    открытым, и он вышел оттуда, - мы не хотели, чтобы он выходил из  подва-
    ла, пока у него не вырастет борода".
       И женщины поздравили мать Ала-ад-дина, а мальчик ушел  от  женщин  во
    двор при доме, а потом поднялся в беседку и сел там.
       И когда он сидел, вдруг пришли рабы с мулом его  отца,  и  Ала-ад-дин
    спросил их: "Где был этот мул?" И рабы сказали: "Мы доставили на нем то-
    вары в лавку твоего отца (а он ехал верхом) и привели  его".  -  "Каково
    ремесло моего отца?" - спросил Ала-ад-дин. "Твой отец - старшина  купцов
    в земле египетской и султан оседлых арабов", - сказали ему.
       И Ала-ад-дин вошел к своей матери и спросил ее:  "О  матушка,  каково
    ремесло моего отца?" - "О дитя мое, - отвечала ему мать, - твой  отец  -
    купец, и он старшина купцов в земле египетской и султан оседлых  арабов,
    и его невольники советуются с ним, когда продают, только о тех  товарах,
    которые стоят самое меньшее тысячу динаров, а товары, которые стоят  де-
    вятьсот динаров или меньше, - о них они с ним не советуются и продают их
    сами. И не приходит из чужих земель товаров, мало или много, которые  не
    попадали бы в руки твоему отцу, и он распоряжается ими, как хочет; и  не
    увязывают товаров, уходящих в чужие земли, которые не  прошли  бы  через
    руки твоего отца. И Аллах великий дал твоему отцу, о дитя  мое,  большие
    деньги, которых не счесть". - "О матушка, - сказал Ала-ад-дин,  -  хвала
    Аллаху, что я сын султана оседлых арабов и что мой отец - старшина  куп-
    цов! Но почему, о матушка, вы сажаете меня в подвал и оставляете там за-
    пертым?" - "О дитя мое, мы посадили тебя в подвал только из боязни людс-
    ких глаз; ведь сглаз - это истина, и большинство жителей могил умерли от
    дурного глаза", - ответила ему мать.
       И Ала-ад-дин сказал: "О матушка, а куда бежать  от  судьбы?  Осторож-
    ность не помешает предопределенному, и от того, что написано, нет убежи-
    ща. Тот, кто взял моего деда, не оставит и меня и моего  отца:  если  он
    живет сегодня, то не будет жить завтра; и когда мой отец умрет и я приду
    и скажу: "Я - Ала-ад-дин, сын купца Шамс-аддина", - мне не поверит никто
    среди людей, и старики скажут: "Мы в жизни не видели у  Шамс-ад-дина  ни
    сына, ни дочери". И придут из казны и возьмут деньги отца.  Да  помилует
    Аллах того, кто сказал: "Умрет муж, и уйдут его деньги, и  презреннейший
    из людей возьмет его женщин". А ты, о матушка, поговори с  отцом,  чтобы
    он взял меня с собой на рынок и открыл мне лавку: я буду  сидеть  там  с
    товаром, и он научит меня продавать и покупать,  брать  и  отдавать".  И
    мать Ала-ад-дина сказала: "О дитя мое, когда твой отец приедет, я  расс-
    кажу ему об этом".
       И когда купец вернулся домой, он  увидел,  что  его  сын,  Ала-ад-дин
    Абу-ш-Шамат, сидит подле своей матери, и спросил ее: "Почему  ты  вывела
    его из подвала?" И она сказала ему: "О сын моего дяди, я его не  выводи-
    ла, но слуги забыли запереть подвал и оставили его открытым. И я  сидела
    (а у меня собрались знатные женщины) и вдруг он  вошел  к  нам".  И  она
    рассказала мужу, что говорил его сын. И Шамс-ад-дин сказал ему: "О  дитя
    мое, завтра, если захочет Аллах великий, я  возьму  тебя  на  рынок;  но
    только, дитя мое, чтобы сидеть на рынках и в лавках, нужна  пристойность
    и совершенство при всех обстоятельствах".
       И Ала-ад-дин провел ночь, радуясь словам своего отца; а когда настало
    утро, Шамс-ад-дин сводил своего сына в баню и одел его в платье, стоящее
    больших денег, и после того как они позавтракали и выпили питье, он  сел
    на своего мула и посадил сына на мула позади себя и отправился на рынок.
       И люди на рынке увидели, что едет старшина купцов, а позади него  ре-
    бенок мужского пола, подобный луне в четырнадцатую ночь, и кто-то сказал
    своему товарищу: "Посмотри на этого мальчика,  который  позади  старшины
    купцов. Мы думали о нем благое, а он точно порей - сам седой, а сердце у
    него зеленое".
       И шейх Мухаммед Симсим, начальник, прежде упомянутый, сказал  купцам:
    "О купцы, мы больше не согласны, чтобы он был над нами  старшим.  Никог-
    да!"
       А обычно, когда старшина купцов приезжал из дому и садился  в  лавке,
    приходил начальник рынка и читал купцам фатиху [268], и они поднимались  и
    шли к старшине купцов и читали фатиху и желали ему доброго утра, и затем
    каждый из них уходил к себе в лавку. Но в этот день, когда старшина куп-
    цов сел, как всегда, в своей лавке, купцы не пришли к нему согласно обы-
    чаю.
       И он крикнул начальника и спросил его: "Отчего купцы  не  собираются,
    как обычно?" И начальник ответил: "Я не люблю доносить о смутах, но куп-
    цы сговорились отстранить тебя от должности старшины и  не  читать  тебе
    фатиху". - "А какая тому причина?" -  спросил  Шамсад-дин.  И  начальник
    сказал: "Что это за мальчик сидит рядом с тобою, когда ты старик и глава
    купцов? Что этот ребенок - твой невольник или он в родстве с  твоей  же-
    ной? Я думаю, что ты его любишь и имеешь склонность к мальчику".
       И Шамс-ад-дин закричал на него и сказал: "Молчи, да обезобразит Аллах
    тебя самого и твои свойства! Это мой сын". - "Мы в жизни не видели у те-
    бя сына", - воскликнул Мухаммед Симсим. И купец сказал: "Когда ты принес
    мне замутитель семени, моя жена понесла и родила этого мальчика,  но  из
    боязни дурного глаза я воспитывал его в подвале, под землей, и мне хоте-
    лось, чтобы он не выходил из подвала, пока не сможет схватить рукою свою
    бороду. Но его мать не согласилась, и он потребовал, чтобы я открыл  ему
    лавку и положил там товары и научил его покупать и продавать".
       И начальник пошел к купцам и осведомил их об истине в  этом  деле,  и
    они все поднялись и вместе с начальником отправились к  старшине  купцов
    и, став перед ним, прочитали фатиху и поздравили его с этим мальчиком.
       "Господь наш да сохранит корень и ветку, - сказали они,  -  но  когда
    бедняку среди нас достается сын или дочка, он  обязательно  готовит  для
    своих друзей блюдо каши и приглашает знакомых и родственников, а ты это-
    го не сделал". - "Это вам с меня причитается, и встреча наша будет в са-
    ду", - отвечал купец..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Двести пятьдесят вторая ночь
    
       Когда же настала двести пятьдесят вторая ночь,  ее  сестра  Дуньязада
    сказала ей: "О сестрица, докончи нам твой рассказ, если ты  бодрствуешь,
    а не спишь". И Шахразада ответила: "С любовью и охотой! Дошло до меня, о
    счастливый царь, что старшина купцов обещал купцам трапезу и сказал  им:
    "Наша встреча будет в саду".
       И когда наступило утро, он послал слугу в беседку и  в  дом,  которые
    были в саду, и велел постлать там ковры и отправил припасы для  стряпни:
    баранов, масла и прочее, что было нужно по обстоятельствам, и сделал два
    стола: стол в доме и стол в беседке.
       И приготовился купец Шамс-ад-дин, и приготовился его сын  Ала-ад-дин,
    и отец сказал ему: "О дитя мое, когда войдет человек седой, я его встре-
    чу и посажу его за стол, который в доме, а ты, дитя мое, когда  увидишь,
    что входит безбородый мальчик, возьми его и приведи в беседку  и  посади
    за стол". - "Почему, о батюшка? - спросил Ала-аддин. - Отчего  ты  гото-
    вишь два стола: один для мужчин, а другой для мальчиков?" - "О дитя мое,
    безбородый стыдится есть около мужей", - ответил Шамс-ад-дин. И его  сын
    одобрил это.
       И когда купцы стали приходить, Шамс-ад-дин встречал мужчин и усаживал
    их в доме, а его сын Ала-ад-дин встречал мальчиков и усаживал их  в  бе-
    седке. А потом поставили кушанья и стали есть и пить, наслаждаться и ра-
    доваться, и пили напитки и зажигали куренья, и старики сидели и  беседо-
    вали о науках и преданиях.
       И был между ними один купец, по имени Махмуд альБальхи, - мусульманин
    по внешности, маг втайне, который стремился к скверному и любил  мальчи-
    ков. Он посмотрел в лицо Ала-ад-дину взглядом, оставившим после себя ты-
    сячу вздохов, и сатана украсил в его глазах лицо мальчугана  жемчужиной,
    и купца охватила страсть, волненье и увлеченье, и любовь  привязалась  к
    его сердцу. (А этот купец, которого  звали  Махмуд  аль-Бальхи,  забирал
    ткани и товар у отца Ала-ад-дина.)
       И Махмуд аль-Бальхи встал пройтись и свернул к мальчикам, и те подня-
    лись к нему навстречу. А Ала-ад-дину не терпелось отлить воду, и он под-
    нялся, чтобы исполнить нужду, и тогда купец Махмуд обернулся к мальчикам
    и сказал им: "Если вы уговорите Ала-ад-дина поехать со мной  путешество-
    вать, я дам каждому из вас платье, стоящее больших денег", - и потом  он
    ушел от них в помещение мужчин. И пока мальчики сидели,  вдруг  вошел  к
    ним Ала-ад-дин. И они поднялись ему навстречу и посадили между собою, на
    возвышенье, и один из мальчиков сказал своему товарищу: "О  Сиди  Хасан,
    расскажи мне, откуда пришли к тебе твои деньги, на которые ты торгуешь?"
       И Хасан отвечал: "Когда я вырос и стал взрослым и достиг возраста му-
    жей, я сказал своему отцу: "О батюшка, приготовь мне товаров"; и он  мне
    ответил: "О дитя мое, у меня ничего нет, но пойди  возьми  денег  у  ко-
    го-нибудь из купцов и торгуй на них, и учись продавать и покупать, брать
    и давать".
       И я отправился к одному из купцов и занял у него тысячу динаров и ку-
    пил на них тканей и отправился с ними в Дамаск. И я  нажил  в  два  раза
    больше и забрал в Дамаске товаров и поехал с ними в Халеб, и продал их и
    получил свои деньги вдвойне, а потом я забрал товаров в Халебе и  поехал
    в Багдад, и продал их и нажил вдвое больше, и до тех пор торговал,  пока
    у меня не стало около десяти тысяч динаров денег".
       И каждый из мальчиков говорил своему товарищу то же  самое,  пока  не
    настала очередь и не пришлось говорить Ала-ад-дину Абу-ш-Шамату.  И  ему
    сказали: "А ты, о Сиди Ала-ад-дин?" И он ответил:  "Меня  воспитывали  в
    подвале, под землей, и я вышел оттуда в рту пятницу, и я хожу в лавку  и
    возвращаюсь домой". - "Ты привык сидеть дома и не знаешь сладости  путе-
    шествия, и путешествовать надлежит лишь мужам", - сказали ему. И он  от-
    ветил: "Мне не нужно путешествовать, и нет для меня цены в  удовольстви-
    ях". И кто-то сказал своему товарищу: "Он точно рыба: когда  расстанется
    с водой, то умирает".
       "О Ала-ад-дин, - сказали ему, - гордость детей  купцов  лишь  в  том,
    чтобы путешествовать ради наживы". И  Ала-ад-дина  охватил  из-за  этого
    гнев, и он ушел от мальчиков с плачущими глазами и опечаленной душой  и,
    сев на своего мула, отправился домой.
       И его мать увидела, что он в великом гневе, с  плачущими  глазами,  и
    спросила: "Что ты плачешь, о дитя мое?" И Ала-ад-дин отвечал: "Все  дети
    купцов поносили меня и говорили мне: "Гордость детей купцов лишь в  том,
    чтобы путешествовать ради наживы денег..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Двести пятьдесят третья ночь
    
    Когда же настала двести пятьдесят
    третья ночь, она сказала: "Дошло до
    меня, о счастливый царь, что Ала-ад-
    дин сказал своей матери: "Все дети
    купцов поносили меня и говорили
    мне: "Гордость детей купцов лишь
    в том, чтобы путешествовать ради
    наживы". - "О дитя мое, - спросила его мать,
    разве ты хочешь путешествовать?"
    И Ала-ад-дин отвечал: "Да!" И тогда она сказала: "А в ка-
    кой город ты отправишься?" - "В город Багдад, - отве-
    чал Ала-ад-дин. - Человек наживает там на том, что
    у него есть, вдвое больше".
       И мать Ала-ад-дина сказала: "О дитя мое, у твоего отца денег много, а
    если он не соберет тебе товаров из своих денег, тогда я соберу тебе  то-
    вары от себя". - "Лучшее благо - благо немедленное, и  если  будет  ваша
    милость, то теперь для нее время", - сказал Ала-ад-дин. И его мать приз-
    вала рабов и послала их к тем, кто увязывает ткани,  и  их  увязали  для
    Ала-ад-дина в десять тюков.
       Вот что было с его матерью. Что же касается до его отца, то он  огля-
    делся и не нашел своего сына Ала-ад-дина в саду и спросил  про  него,  и
    ему сказали, что Ала-ад-дин сел на мула и уехал домой.
       И тогда купец сел и отправился за ним, а войдя в свое жилище, он уви-
    дал связанные тюки и спросил о них; и жена рассказала ему, что произошло
    у детей купцов с ее сыном Ала-ад-дином. "О дитя мое, - сказал  купец,  -
    да обманет Аллах пребывающего на чужбине! Сказал ведь посланник  Аллаха,
    - да благословит его Аллах и да приветствует: "Счастье мужа в том, чтобы
    ему достался надел в его земле"; а древние говорили:  "Оставь  путешест-
    вие, будь оно даже на милю". Ты твердо решил путешествовать и не  отсту-
    пишься от этого?" - спросил он потом своего сына. И его сын ответил ему:
    "Я обязательно поеду в Багдад с товарами, а иначе я сниму с себя  одежду
    и надену одежду дервишей и уйду странствовать по землям". - "Я не нужда-
    юсь и не терплю лишений, - наоборот, у меня много денег,  -  сказал  его
    отец и показал ему все бывшее у него имущество, товары и ткани. - У меня
    есть для всякого города подходящие ткани и товары, - сказал он потоп, и,
    между прочим, он показал ему сорок связанных тюков, и на каждом тюке бы-
    ло написано: "Цена этому тысяча динаров". - О дитя мое, - сказал  он,  -
    возьми эти сорок тюков и те десять, которые у твоей матери" и отправляй-
    ся, храниммй Аллахом великим; но только, дитя мое, я боюсь для тебя  од-
    ной чащи на твоем пути, которая называется Чаща Львов,  и  одной  долины
    также, называемой Долина Собак, - души погибают там без снисхождения". -
    "А почему, о батюшка?" - спросил Ала-ад-дин; и его отец ответил:  "Из-за
    бедуина, преграждающего дороги, которого зовут Аджлан". - "Мой удел - от
    Аллаха, и если есть у него для меня доля, меня не постигнет беда", - от-
    вечал Ала-ад-дин.
       А затем Ала-ад-дин с отцом сели и поехали да рынок вьючных  животных;
    и вдруг один верблюжатник сошел со своего мула и поцеловал руку старшине
    купцов, говоря: "Клянусь Аллахом, давно, о господин мой, ты  не  нанимал
    нас для торговых дел". - "Для всякого времени своя власть и свои люди, -
    отвечал Шамс-ад-дин, - и Аллах да помилует того, кто сказал:
       Вот старец на земле повсюду бродит,
       И вплоть до колен его борода доходит.
       Спросил я его: "Зачем ты так согнулся?"
       И молвил он, ко мне направив руки:
       "Я юность потерял свою во прахе
       И вот согнулся, и ищу я юность".
       А окончив эти стихи, он сказал: "О начальник, никто  не  хочет  этого
    путешествия, кроме моего сына"; и верблюжатник ответил: "Аллах да сохра-
    нит его для тебя!"
       А затем старшина купцов заключил союз между  верблюжатником  я  своим
    сыном и сделал верблюжатника как бы отцом мальчика, и поручил ему  забо-
    титься о нем, и сказал: "Возьми эти сто динаров для твоих слуг".
       И старшина купцов купил шестьдесят мулов, и светильник,  и  покрывало
    для Абд-аль-Кадира Гилянского [269] и сказал Ала-ад-дину: "О  сын  мой,  в
    мое отсутствие этот человек будет тебе отцом вместо меня, и во всем, что
    он тебе скажет, повинуйся ему".
       И в этот вечер  устроил  чтение  Корана  и  праздник  в  честь  шейха
    Абд-аль-Кадира Гилянского, а когда настало  утро,  старшина  купцов  дал
    своему сыну десять тысяч динаров и сказал ему: "Когда ты вступишь в Баг-
    дад и увидишь, что дела с тканями идут ходко, продавай их; если же  уви-
    дишь, что дела с ними стоят на месте, расходуй эти деньги".
       И потом нагрузили мулов, и распрощались друг с другом, и  отправились
    в путь, и выехали из города.
       А Махмуд аль-Бальхи тоже собрался ехать в  сторону  Багдада  и  вывез
    свои тюки и поставил шатры за городом и  сказал  себе:  "Ты  насладишься
    этим мальчиком только в уединении, так как там ни доносчик, ни  согляда-
    тай не смутят тебя".
       А отцу мальчика причиталась с Махмуда аль-Бальхи тысяча динаров - ос-
    таток одной сделки, и Шамс-ад-дин отправился к нему и простился с ним  и
    сказал: "Отдай Эту тысячу динаров моему сыну Ала-ад-дину". И он  поручил
    Махмуду о нем заботиться и молвил: "Он будет тебе как сын".
       И Ала-ад-дин встретился с Махмудом аль-Бальхи..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
       Двести пятьдесят четвертая ночь
    
       Когда же настала двести пятьдесят четвертая ночь, она сказала: "Дошло
    до меня,  о  счастливый  царь,  что  Ала-ад-дин  встретился  с  Махмудом
    аль-Бальхи и Махмуд аль-Бальхи поднялся и велел повару Ала-ад-дина ниче-
    го не стряпать и стал предлагать Ала-ад-дину и его людям кушанья  и  на-
    питки, а потом они отправились в путь.
       А у купца Махмуда аль-Бальхи было четыре дома: один в Каире,  один  в
    Дамаске, один в Халебе и один в Багдаде; и путники  ехали  по  степям  и
    пустыням, пока не приблизились к Дамаску.
       И когда Махмуд-аль-Бальхи послал к Ала-ад-дину своего раба и тот уви-
    дел, что юноша сидит и читает, подошел и поцеловал ему  руки.  "Чего  ты
    просишь?" - спросил Ала-ад-дин; и раб ответил: "Мой господин  тебя  при-
    ветствует и требует тебя на пир к себе в дом". - "Я посоветуюсь  с  моим
    отцом,  начальником  -   Кемаль-аддином,   верблюжатником",   -   сказал
    Ала-ад-дин; и когда он посоветовался с ним, идти  ли  ему,  верблюжатник
    сказал: "Не ходи!"
       А потом они уехали из Дамаска и вступили в Халеб, и Махмуд аль-Бальхи
    устроил пир и послал просить Алаад-дина, но юноша  посоветовался  с  на-
    чальником, и тот опять запретил ему.
       И они выступили из Халеба и ехали, пока до Багдада не  остался  всего
    один  переход,  и  Махмуд  аль-Бальхи  устроил  пир  и  прислал  просить
    Ала-ад-дина.
       И юноша посоветовался с начальником, и тот  снова  запретил  ему,  но
    Ала-ад-дин воскликнул: "Я обязательно пойду!"
       И он поднялся и, подвязав под платьем меч, пошел и пришел  к  Махмуду
    аль-Бальхи, и тот поднялся ему навстречу и приветствовал его.
       И он велел подать великолепную скатерть, уставленную кушаньями, и они
    поели и попили и вымыли руки. И Махмуд аль-Бальхи склонился к Ала-ад-ди-
    ну, чтобы взять у него поцелуй, но Ала-ад-дин поймал поцелуй  в  руку  и
    спросил: "Что ты хочешь делать?" - "Я тебя позвал, - ответил Махмуд, - и
    хочу сделать себе с тобой удовольствие в этом месте, и мы  будем  толко-
    вать слова сказавшего:
       Возможно ль, чтоб к нам пришел ты на миг столь краткий,
       Что сжарить яйцо иль выдоить коз лишь хватит,
       И с нами бы съел ты сколько найдется хлебца,
       И взял бы себе ты денежек, сколько сможешь?
       Тебе унести, что хочешь, с собой нетрудно, -
       Ладонь, или горсть, иль полную даже руку".
       И затем Махмуд аль-Бальхи хотел  снасильничать  над  Ала-ад-дином,  и
    Ала-ад-дин поднялся и обнажил меч и воскликнул: "Горе твоим сединам!  Ты
    не боишься Аллаха, хоть и жестоко его наказанье! Да помилует Аллах того,
    кто сказал:
       Храни седины твои от скверны, грязнящей их:
       Поистине, белое легко принимает грязь".
       А произнеся этот стих, Ала-ад-дин сказал Махмуду аль-Бальхи: "Поисти-
    не, этот товар поручен Аллаху, и он не продается, и если бы  я  продавал
    этот товар другому за золото, я бы продал его тебе за серебро. Но,  кля-
    нусь Аллахом, о скверный, я никогда больше не буду тебе товарищем!"  Пе-
    том Ала-ад-дин вернулся к начальнику Кемаль-ад-дину и сказал ему: "Поис-
    тине, этот человек развратник, и я никогда больше не буду ему  товарищем
    и не пойду с ним по  одной  дороге".  -  "О  дитя  мое,  -  отвечал  Ке-
    маль-ад-дин, - не говорил ли я тебе: не ходи к нему. Однако,  дитя  мое,
    если мы с ним расстанемся, нам грозит гибель; позволь же нам остаться  в
    одном караване" - "Мне никак невозможно быть ему спутником в дороге",  -
    сказал Ала-ад-дин, а затем он погрузил свои  тюки  и  отправился  дальше
    вместе с теми, кто был с ним.
       И они ехали до тех пор, пока не спустились в долину; и Ала-ад-дин хо-
    тел там  остановиться,  но  верблюжатник  сказал:  "Не  останавливайтесь
    здесь! Продолжайте ехать и ускорьте ход: может быть, мы достигнем Багда-
    да раньше, чем там запрут ворота. Ворота в Багдаде отпирают  и  запирают
    всегда по солнцу, - из боязни, что городом овладеют рафидиты [270] и  поб-
    росают богословские книги в Тигр". - "О батюшка, - ответил Ала-ад-дин, -
    я выехал и отправился с товаром в этот город не для  торговли,  а  чтобы
    посмотреть чужие страны". - "О дитя мое, мы боимся для тебя и для  твоих
    денег беды от кочевников", - сказал верблюжатник; и Ала-ад-дин  восклик-
    нул: "О человек, ты слуга или тебе служат? Я не войду в Багдад иначе как
    утром, чтобы багдадские юноши увидели мои товары и узнали меня". -  "Де-
    лай, как хочешь, я тебя предупредил, и ты сам знаешь, в чем твое  избав-
    ленье", - сказал начальник. И Ала-ад-дин велел складывать тюки с  мулов,
    и тюки сложили, и поставили шатер, и все оставались на месте до  полуно-
    чи.
       И Ала-ад-дин вышел исполнить нужду и увидел, как что-то блестит  вда-
    ли, и спросил верблюжатника: "О, начальник, что это такое блестит?"
       И начальник сел прямо и взглянул, и, всмотревшись как  следует,  уви-
    дел, что блестят зубцы копий и железо оружия и бедуинские мечи; и  вдруг
    оказалось, что это арабы [271] и начальника арабов зовут шейх Аджлан  Абу-
    Наиб. И когда арабы приблизились к ним и увидели их  тюки,  они  сказали
    друг другу: "Вот ночь добычи!"
       И, услышав, что они говорят это, начальник  Кемальад-дин,  верблюжат-
    ник, воскликнул: "Прочь, о ничтожнейший из арабов!" Но  Абу-Наиб  ударил
    его копьем в грудь, и оно вышло, блистая, из его спины.
       И Кемаль-ад-дин упал у входа в палатку убитый; и тогда водонос  воск-
    ликнул: "Прочь, о презреннейший из арабов!", но его ударили по руке  ме-
    чом, который прошел, блистая, через его сухожилия, и водонос упал  мерт-
    вый. И пока все это происходило, Ала-ад-дин стоял и смотрел.
       А потом арабы повернулись и бросились на караван и перебили людей, не
    пощадив никого из отряда Ала-аддина, и взвалили тюки на  спину  мулов  и
    уехали.
       И Ала-ад-дин сказал себе: "Тебя убьет только твой мул и вот эта одеж-
    да", - и стал снимать с себя одежду и бросил ее на спину мула,  пока  на
    нем не остались рубаха и подштанники, и только.
       И он повернулся ко входу в палатку и увидел перед собой пруд из  кро-
    ви, в котором струилась кровь убитых, и начал валяться в ней в рубахе  и
    подштанниках, так что стал точно убитый, утопающий в крови.
       Вот что было с Ала-ад-дином. Что же касается шейха арабов Аджлана, то
    он спросил у своих людей:
       "О арабы, этот караван идет из Каира или выходит из Багдада?.."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Двести пятьдесят пятая ночь
    
       Когда же настала двести пятьдесят пятая ночь, она сказала: "Дошло  до
    меня, о счастливый царь, что бедуин спросил у  своих  людей:  "О  арабы,
    этот караван идет из Каира или выходит из Багдада!" И ему ответили:  "Он
    идет из Каира в Багдад". - "Вернитесь к убитым, я  думаю,  что  владелец
    каравана не умер", - сказал он; и арабы вернулись к убитым и снова стали
    бить мертвых мечами и копьями и дошли до Алаад-дина, который бросился на
    землю среди убитых.
       И дойдя до него, они сказали: "Ты притворился мертвым,  но  мы  убьем
    тебя до конца", - и бедуин вынул копье  и  хотел  вонзить  его  в  грудь
    Ала-ад-дину. И тогда Ала-ад-дин  воскликнул  про  себя:  "Благослови,  о
    Абд-аль-Кадир, о гилянец!" - и увидел руку, которая отвела копье от  его
    груди к груди начальника Кемаль-ад-дина, верблюжатника, и бедуин  ударил
    его копьем и не прикоснулся к Алаад-дину.
       И потом они взвалили тюки на спину мулов и ушли, и Ала-ад-дин посмот-
    рел и увидел, что птицы улетели со своей добычей. И он сел прямо и  под-
    нялся и побежал; и вдруг бедуин Абу-Наиб сказал своим товарищам: "О ара-
    бы, я  вижу  что-то  вдали";  и  один  из  бедуинов  поднялся  и  увидел
    Ала-ад-дина, который убегал. "Тебе не поможет бегство, раз мы сзади  те-
    бя!" - воскликнул Аджлан и,  ударив  своего  коня  пяткой,  поспешил  за
    Ала-ад-дином.
       А Ала-ад-дин увидал перед собой пруд с водой и рядом с ним водохрани-
    лище, и влез на решетку водохранилища, и растянулся, и притворился  спя-
    щим, говоря про себя: "О благой покровитель, опусти твой покров, который
    не совлекается".
       И бедуин остановился перед водохранилищем и, поднявшись на стременах,
    протянул руку, чтобы  схватить  Ала-ад-дина.  И  Ала-ад-дин  воскликнул:
    "Благослови, о госпожа моя Иафиса [272],  вот  время  оказать  помощь!"  И
    вдруг бедуина ужалил в руку скорпион, и он закричал и  воскликнул:  "Ах,
    подойдите ко мне, о арабы, я ужален".
       И бедуин сошел со спины коня, и его товарищи пришли к  нему  и  опять
    посадили его на коня и спросили: "Что с тобой случилось?" И он  отвечал:
    "Меня ужалил детеныш скорпиона"; и арабы увели караван и ушли.
       Вот что было с ними. Что же касается Ала-ад-дина, то он продолжал ле-
    жать на решетке водохранилища, а что до купца Махмуда аль-Бальхи - то он
    велел грузить тюки и поехал, и ехал до тех  пор,  пока  не  достиг  Чащи
    Львов. И он нашел всех слуг Ала-ад-дина убитыми и обрадовался  этому  и,
    спешившись, дошел до водохранилища и пруда. А  мулу  Махмуда  аль-Бальхи
    хотелось пить, и он нагнулся, чтобы напиться из пруда, и увидел  отраже-
    ние Ала-ад-дина и шарахнулся от него. И Махмуд аль-Бальхи поднял глаза и
    увидел, что Ала-ад-дин лежит голый, в одной только рубашке и  подштанни-
    ках. "Кто сделал с тобою такое дело и оставил тебя в  наихудшем  положе-
    нии?" - спросил Махмуд. И Ала-ад-дин отвечал:  "Кочевники".  -  "О  дитя
    мое, - сказал Махмуд, - ты откупился мулами и имуществом. Утешься слова-
    ми того, кто сказал:
       Когда голова мужей спасется от гибели, то  все  их  имущество-обрезок
    ногтей для них. Но спустись, о дитя мое, не бойся беды".
       И Ала-ад-дин спустился с решетки водохранилища, и Махмуд посадил  его
    на мула, и они ехали, пока не прибыли в  город  Багдад,  в  дом  Махмуда
    аль-Бальхи. И Махмуд "велел свести Ала-ад-дина  в  баню  и  сказал  ему:
    "Деньги и тюки - выкуп за тебя, о дитя мое; и если ты будешь  меня  слу-
    шаться, я верну тебе твои деньги и тюки вдвойне".
       А когда Ала-ад-дин вышел из бани, Махмуд отвел его в  комнату,  укра-
    шенную золотом, где было четыре портика, и велел принести  скатерть,  на
    которой стояли всякие кушанья. И они стали есть и пить, и  Махмуд  скло-
    нился к Ала-ад-дину, чтобы взять у него поцелуй,  но  Ала-ад-дин  поймал
    поцелуй рукой и воскликнул: "Ты до сих пор следуешь насчет  меня  твоему
    заблуждению! Разве я не сказал тебе, что если бы я продавал  этот  товар
    другому За золото, я бы, наверное, продал его тебе за серебро?" - "Я даю
    тебе и товары, и мула, и одежду только ради  такого  случая,  -  отвечал
    Махмуд. - От страсти к тебе я в расстройстве, и от Аллаха дар того,  кто
    сказал:
       Сказал со слов кого-то из старцев нам
       Абу-Биляль, наставник, что Шарик сказал:
       "Влюбленные не могут любовь свою
       Лобзаньями насытить без близости",
       "Это вещь невозможная, - сказал Ала-ад-дин. - Возьми  твое  платье  и
    твоего мула и открой мне двери, чтобы я мог уйти".
       И Махмуд открыл ему двери, и Ала-ад-дин вышел,  и  собаки  лаяли  ему
    вслед. И он пошел и шел в темноте, и вдруг увидал ворота мечети, и вошел
    в проход, ведший в мечеть, и укрылся там, - и вдруг видит: к нему  приб-
    лижается свет. И он всмотрелся и увидел два фонаря в руках рабов,  пред-
    шествовавших двум купцам, один из которых был старик с красивым лицом, а
    другой - юноша. И Ала-ад-дин услышал, как юноша говорил  старику:  "Ради
    Аллаха, о дядюшка, возврати мне дочь моего дяди"; а старик отвечал  ему:
    "Разве я тебя не удерживал много раз, а ты сделал развод своей священной
    книгой" [273].
       И старик взглянул направо и увидал юношу, подобного обрезку  луны,  и
    сказал ему: "Мир с тобою!" И Ала-ад-дин ответил на  его  приветствие,  а
    старик спросил: "О мальчик, кто ты?" - "Я Ала-ад-дин, сын  Шамс-ад-дина,
    старшины купцов в Каире, - отвечал юноша. - Я попросил у отца товаров, и
    он собрал мне пятьдесят тюков товаров и материй..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Двести пятьдесят шестая ночь
    
       Когда же настала двести пятьдесят шестая ночь, она сказала: "Дошло до
    меня, о счастливый царь, что Алаад-дин  сказал:  "Мой  отец  собрал  мне
    пятьдесят тюков товаров и тканей и дал мне десять  тысяч  динаров,  и  я
    отправился и ехал, пока не достиг Чащи Львов. И на меня напали кочевники
    и забрали мои деньги и тюки; и я вошел в этот город, не зная, где  пере-
    ночевать, и увидал это место и укрылся здесь". - "О дитя мое,  -  молвил
    старик, - что ты скажешь, если я дам тебе тысячу динаров, и платье в ты-
    сячу динаров, и мула в тысячу динаров". - "За что ты дашь мне это, о дя-
    дюшка?" - спросил Ала-ад-дин. И старик сказал: "Этот мальчик, который со
    мною, сын моего брата, и у его отца никого нет, кроме  него,  а  у  меня
    есть дочь, кроме которой у меня никого не было, и зовут ее  Зубейда-лют-
    нистка, и она красива и прелестна. Я выдал ее замуж за этого юношу, и он
    ее любит, но она ненавидит его, и однажды он не сдержал  клятву,  трижды
    поклявшись тройным разводом; и едва только его жена  уверилась  в  этом,
    она покинула его. И он согнал ко мне всех людей, чтобы я вернул ему  же-
    ну, и я сказал ему: "Это удастся только через  заместителя"  [274].  И  мы
    сговорились, что сделаем  заместителем  какого-нибудь  чужеземца,  чтобы
    никто не корил моего зятя этим делом, и раз ты чужеземец - ступай с  на-
    ми. Мы напишем тебе договор с моей дочерью, и ты проведешь с ней  сегод-
    няшнюю ночь, а наутро разведешься с ней, и я дам тебе то,  о  чем  гово-
    рил".
       И Ала-ад-дин сказал про себя: "Клянусь Аллахом, провести ночь  с  не-
    вестой, в доме и на постели, мне лучше, чем ночевать в переулках и  про-
    ходах!" - и  отправился  с  ними  к  кади.  И  когда  кади  взглянул  на
    Ала-ад-дина, любовь к нему запала ему в сердце, и он спросил отца девуш-
    ки: "Что вы хотите?" - "Мы хотим сделать его  заместителем  этого  юноши
    для моей дочери, - отвечал отец девушки, -  и  напишем  на  него  обяза-
    тельство дать в приданое десять тысяч динаров. И если  он  переночует  с
    нею, а наутро разведется, мы дадим ему одежду в тысячу динаров,  а  если
    не разведется, пусть выкладывает десять тысяч динаров".
       И они написали договор с таким условием, и  отец  девушки  получил  в
    этом расписку, а затем он взял Ала-аддина с собою и одел его в ту  одеж-
    ду, и они пошли с ним и  пришли  к  дому  девушки.  И  отец  ее  оставил
    Ала-ад-дина стоять у ворот дома и, войдя  к  своей  дочери,  сказал  ей:
    "Возьми обязательство о твоем приданом - я написал тебе договор с краси-
    вым юношей по имени Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат; заботься же о нем  наилучшим
    образом". И потом купец отдал ей расписку и ушел к себе домой.
       Что же касается двоюродного брата девушки, то  у  него  была  управи-
    тельница, которая заходила к Эубейделютнистке, дочери его дяди, и  юноша
    оказывал ей милости.
       "О матушка, - сказал он ей, - когда Зубейда, дочь моего дяди,  увидит
    этого красивого юношу, она после уже не примет меня. Прошу тебя,  сделай
    хитрость и удержи от него девушку". - "Клянусь твоей юностью, я  не  дам
    ему приблизиться к ней", - отвечала управительница, а затем она пришла к
    Ала-ад-дину и сказала ему: "О дитя мое, я тебе  кое-что  посоветую  ради
    Аллаха великого; прими же мой совет. Я боюсь для тебя беды от  этой  де-
    вушки; оставь ее спать одну, не прикасайся к ней  и  не  подходи  к  ней
    близко". - "А почему?" - спросил Ала-ад-дин. И  управительница  сказала:
    "У нее на всем теле проказа, и я боюсь, что она заразит твою  прекрасную
    юность". - "Нет мне до нее нужды", - сказал Ала-ад-дин. А управительница
    отправилась к девушке и сказала ей то же самое, что сказала Ала-ад-дину.
    И девушка молвила: "Нет мне до него нужды! Я оставлю его спать одного, а
    наутро он уйдет своей дорогой".
       Потом она позвала невольницу и сказала ей: "Возьми столик с  кушаньем
    и подай его ему, пусть ужинает"; и невольница снесла Ала-ад-дину  столик
    с кушаньем и поставила его перед ним, и Ала-ад-дин ел, пока не  насытил-
    ся, а потом он сел и, затянув красивый напев, начал  читать  суру  Я-Син
    [275]. И девушка прислушалась и нашла, что его напев похож на псалмы Дави-
    да, и сказала про себя: "Аллах огорчил эту старуху, которая сказала, что
    юноша болен проказой! У того, кто в таком положении, голос не такой. Эти
    слова - ложь на него".
       И потом она взяла в руки лютню,  сделанную  в  землях  индийских,  и,
    настроив струны, запела под нее прекрасным голосом, останавливающим птиц
    в глубине неба, и проговорила такие стихи:
       "Люблю газеленка я, чей темен и черен глаз;
       Когда он появится, ветвь ивы завидует.
       Меня отвергает он, другая с ним счастлива, -
       То милость господняя: дает, кому хочет, он".
       И Ала-ад-дин, услышав, что она проговорила такие  слова,  запел  сам,
    когда закончил суру, и произнес такой стих:
       "Приветствую ту, чей стан одеждою служит ей,
       И розы, в садах ланит привольно цветущие",
       И девушка встала (а любовь ее к юноше сделалась  сильнее)  и  подняла
    занавеску; и, увидав ее, Ала-ад-дин произнес такое двустишие:
       "Являет луну и гнется она, как ива,
       Газелью глядит, а дышит как будто амброй,
       И мнится: горе любит мое сердце
       И в час разлуки с ним соединится",
       И потом она прошлась, тряся бедрами и изгибая бока -  творенье  того,
    чьи милости скрыты, и оба они посмотрели друг на друга  взглядом,  оста-
    вившим после себя тысячу вздохов; и когда стрела ее взора утвердилась  у
    него в сердце, он произнес такие стихи:
       "Увидев на небе луну, я вспомнил
       Ту ночь, когда мы близки с нею были,
       Мы оба видели луну, но глазом
       Она моим, а я - ее глазами".
       А когда она подошла к нему и между ними осталось лишь  два  шага,  он
    произнес такие стихи:
       "Распустила три она локона из волос своих
       Ночью темною - и четыре ночи явила нам.
       И к луне на небе лицом она обратилася -
       И явила мне две луны она одновременно".
       И девушка приблизилась к Ала-ад-дину, и он сказал: "Отдались от меня,
    чтобы меня не заразить!" И тогда она открыла кисть своей руки,  и  кисть
    ее разделялась надвое и белела, как белое серебро. "Отойди от меня, что-
    бы меня не заразить, ты болен проказой",  -  сказала  она.  И  Алаад-дин
    спросил ее: "Кто тебе рассказал, что у меня  проказа?"  -  "Старуха  мне
    рассказала", - ответила девушка. И Ала-ад-дин воскликнул:  "И  мне  тоже
    старуха рассказывала, что ты поражена проказой!"
       И они обнажили руки, и девушка увидала, что его тело - чистое  сереб-
    ро, и сжала его в объятиях, и он тоже прижал ее к груди,  и  они  обняли
    друг друга. А потом девушка взяла Ала-ад-дина и легла на спину и  развя-
    зала рубашку, и у Ала-ад-дина зашевелилось то, что оставил ему  отец,  и
    он воскликнул: "На помощь, о шейх Закария, о отец жил!"
       И он положил руки ей на бок и ввел жилу сладости в ворота  разрыва  и
    толкнул и достиг врат завесы (а он вошел через ворота победы),  а  потом
    он пошел на рынок второго дня и недели, и третьего дня, и четвертого,  и
    пятого дня, и увидел, что ковер пришелся как раз по портику, и ларец ис-
    кал себе крышку, пока не нашел ее.
       А когда настало утро, Ала-ад-дин сказал своей жене: "О радость  неза-
    вершенная! Ворон схватил ее и улетел". - "Что значат эти слова?" - спро-
    сила она. И Алаад-дин сказал: "Госпожа,  мне  осталось  сидеть  с  тобою
    только этот час". - "Кто это говорит?" - спросила она; и Ала-ад-дин  от-
    ветил: "Твой отец взял с меня расписку на приданое за  тебя,  на  десять
    тысяч динаров, и если я не верну их в сегодняшний день,  меня  запрут  в
    доме кади, а у меня сейчас коротки руки даже для одной серебряной полуш-
    ки из этих десяти тысяч динаров". - "О господин мой, власть мужа у  тебя
    в руках или у них в руках?" - спросила Зубейда. "Она в моих руках, но  у
    меня ничего нет", - отвечал Ала-ад-дин. И  Зубейда  сказала:  "Это  дело
    легкое, и не бойся ничего, а теперь возьми эти сто динаров; и если бы  у
    меня было еще, я бы, право, дала тебе то, что ты хочешь, но мой отец  из
    любви к своему племяннику перенес все свои деньги от меня в его дом, да-
    же мои украшения он все забрал. А когда он пришлет к тебе завтра послан-
    ного от властей..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Двести пятьдесят седьмая ночь
    
       Когда же настала двести пятьдесят седьмая ночь, она  сказала:  "Дошло
    до меня, о счастливый царь, что женщина говорила Ала-ад-дину:  "А  когда
    он пришлет к тебе завтра посланного от властей, и кади и мой отец скажут
    тебе: "Разводись!", спроси их: "Какое вероучение позволяет, чтобы я  же-
    нился вечером и развелся утром?" А потом ты поцелуешь кади руку  и  дашь
    ему подарок, и каждому свидетелю ты также поцелуешь руку и  дашь  десять
    динаров, - и все они станут говорить за тебя. И когда тебя спросят: "По-
    чему ты не разводишься и не берешь тысячу динаров, мула  и  одежду,  как
    следует по условию, которое мы с тобою заключили?", ты  скажи  им:  "Для
    меня каждый ее волосок стоит тысячи динаров, и я никогда не разведусь  с
    нею и не возьму одежды и ничего другого". А если кади скажет тебе:  "Да-
    вай приданое!", ты ответь: "Я сейчас в затруднении";  и  тогда  кади  со
    свидетелями пожалеют тебя и дадут тебе на время отсрочку".
       И пока они разговаривали, вдруг посланный от кади постучал в дверь, и
    Ала-ад-дин вышел к нему, и посланный сказал:  "Поговори  с  эфенди,  [276]
    твой тесть тебя требует".
       И Ала-ад-дин дал ему пять динаров и сказал: "О пристав,  какой  закон
    позволяет, чтобы я женился вечером и развелся утром?" - "По-нашему,  это
    никак не допускается, - ответил пристав, - и если ты не  знаешь  закона,
    то я буду твоим поверенным". И они отправились в  суд,  и  кади  спросил
    Ала-ад-дина: "Почему ты не разводишься и не берешь того, что установлено
    по условию?" И Ала-ад-дин подошел к кади и поцеловал ему руку и,  вложив
    в нее пятьдесят динаров, сказал: "О владыка наш, кади, какое учение поз-
    воляет, чтобы я женился вечером и развелся утром, против моей  воли?"  -
    "Развод по принуждению не допускается ни  одним  толком  из  толков  му-
    сульман", - отвечал кади. А отец женщины  сказал:  "Если  ты  не  разве-
    дешься, давай приданое - пятьдесят тысяч динаров". - "Дайте мне отсрочку
    на три дня", - сказал Ала-ад-дин; а кади воскликнул: "Срока  в  три  дня
    недостаточно! Он отсрочит тебе на десять дней!"
       И они согласились на этом и обязали Ала-ад-дина через десять дней ли-
    бо отдать приданое, либо развестись.
       И он ушел от них с таким условием и взял мяса  и  рису,  и  топленого
    масла, и всего, что требовалось из съестного, и отправился домой и, вой-
    дя к женщине, рассказал ей обо всем, что с ним случилось. "От вечера  до
    дня случаются чудеса, - сказала ему женщина, - и от Аллаха дар того, кто
    сказал:
       Будь же кротким, когда испытан ты гневом,
       Терпеливым - когда постигнет несчастье,
       В ваше время беременны ночи жизни
       Тяжкой ношей, - они ведь рождают диво"
       А потом она поднялась и приготовила еду и принесла  скатерть,  и  они
    стали  есть  и  пить,  и  наслаждаться,  и  веселиться;  а  после  этого
    Ала-ад-дин попросил ее сыграть какую-нибудь музыку, и она взяла лютню  и
    сыграла музыку, от которой развеселится каменная скала, и струны взывали
    в помещении: "О любимый", и женщина пела и заливалась.
       И так они наслаждались, шутили и веселились и радовались, -  и  вдруг
    постучали в ворота.
       И женщина сказала Ала-ад-дину: "Встань посмотри, кто у ворот";  и  он
    пошел и открыл ворота и увидел, что перед ним стоят четыре дервиша. "Че-
    го вы хотите?" - спросил он их; и дервиши сказали: "О господин, мы  дер-
    виши из чужих земель, и пища нашей души - музыка и нежные стихи. Мы  хо-
    тим отдохнуть у тебя сегодня ночью, до утра, а потом пойдем своей  доро-
    гой, а тебе будет награда от Аллаха великого. Мы любим музыку,  и  среди
    нас нет никого, кто бы не знал наизусть касыд, стихов и строф". - "Я по-
    советуюсь", - сказал им Ала-ад-дин и вошел и осведомил  женщину,  и  она
    сказала: "Открой им ворота!"
       И Ала-ад-дин открыл дервишам ворота и привел их и  посадил  и  сказал
    им: "Добро пожаловать!", а затем он принес еду; но они не стали  есть  и
    сказали: "О господин, наша пища - поминание Аллаха в сердцах и  слушание
    певиц ушами, и от Аллаха дар того, кто сказал:
       Желаем мы одного: чтоб встретились мы с тобой,  есть-то  особенность,
    животным присущая. Мы слышали у тебя нежную музыку, а  когда  мы  вошли,
    музыка прекратилась. О, если бы увидеть, кто та, что играла музыку:  бе-
    лая или черная невольница или же дочь родовитых?" - "Это моя жена, - от-
    ветил Ала-ад-дин и рассказал им обо всем, что с ним случилось, и сказал:
    - Мой тесть наложил на меня десять тысяч динаров ей в  приданое,  и  мне
    дали десять дней отсрочки". - "Не печалься, - сказал один из дервишей, -
    и держи в мыслях только хорошее. Я шейх дервишской обители, и мне подчи-
    нены сорок дервишей, над которыми я властвую. Я соберу тебе от  них  де-
    сять тысяч динаров, и ты сполна выплатишь приданое, которое  причитается
    с тебя твоему тестю. Но прикажи жене сыграть нам музыку, чтобы мы насла-
    дились и почувствовали бодрость, музыка для некоторых людей - пища,  для
    некоторых - лекарство, а для некоторых - опахало".
       А эти  четыре  дервиша  были  халиф  Харун  ар-Рашид,  везирь  Джафар
    аль-Бармак, Абу-Новас (аль-Хасан ибн Ханн) [277] и Масрур - палач мести; и
    проходили они мимо Этого дома потому, что халиф почувствовал стеснение в
    груди и сказал своему везирю: "О везирь, мы хотим выйти  и  пройтись  по
    городу, так как я чувствую стеснение в груди". И они надели одежду  дер-
    вишей и вышли в город и проходили мимо этого дома,  и,  услышав  музыку,
    захотели узнать истину об этом деле.
       И гости Ала-ад-дина проводили ночь в радости и согласии,  обмениваясь
    словами, пока не настало утро, и тогда халиф положил сто динаров под мо-
    литвенный коврик, я они попрощались с Ала-ад-дином и ушли своею дорогою.
       И женщина подняла коврик и увидела под ним сто динаров и сказала сво-
    ему мужу: "Возьми эти сто динаров, которые я нашла под ковриком, дервиши
    положили их, прежде чем уйти, и мы не знали об этом".
       И Ала-ад-дин взял деньги и пошел на рынок и купил на них мяса, и  ри-
    су, и топленого масла, и всего, что было нужно.
       А на другой день он зажег свечи и сказал своей жене:  "Дервиши-то  не
    принесли десяти тысяч динаров, которые они мне обещали. Это  просто  ни-
    щие".
       И пока они разговаривали, дервиши вдруг постучали в  ворота.  И  жена
    Ала-ад-дина сказала: "Выйди, открой им", - и Ала-ад-дин открыл ворота и,
    когда они вошли, спросил: "Вы принесли десять тысяч динаров, которые  вы
    мне обещали?" - "О, ничего из них не удалось достать, - отвечали  дерви-
    ши, - но не бойся дурного: если захочет Аллах великий,  мы  сварим  тебе
    завтра химический состав [278]. Прикажи твоей жене дать нам послушать  му-
    зыку, от которой ободрились бы наши сердца, так как мы любим музыку".
       И Зубейда сыграла им на лютне музыку, от которой Заплясала бы  камен-
    ная скала, и они провели время в наслаждении, радости и веселье, расска-
    зывая друг другу разные истории; и когда взошло утро и засияло светом  и
    Заблистало, халиф положил под коврик сто динаров, а потом они простились
    с Ала-ад-дином и ушли своей дорогой.
       И они продолжали ходить к нему таким образом в течение  девяти  вече-
    ров, и каждый вечер халиф клал под коврик сто динаров. А  когда  подошел
    десятый вечер, они не пришли, и причиною их отсутствия было то, что  ха-
    лиф послал за одним большим купцом и сказал ему:
       "Приготовь мне пятьдесят тюков тканей, которые привозят из Каира..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Двести пятьдесят восьмая ночь
    
       Когда же настала двести пятьдесят восьмая ночь, она  сказала:  "Дошло
    до меня, о счастливый царь, что повелитель правоверных сказал тому  куп-
    цу: "Приготовь мне пятьдесят тюков материй, которые приходят из Каира, и
    пусть цена каждого тюка будет тысяча динаров.  Напиши  на  каждом  тюке,
    сколько он стоит, и пришли мне абиссинского раба".
       И купец доставил все, что халиф приказал ему, и потом халиф дал  рабу
    таз и кувшин из золота, и путевые припасы, и пятьдесят тюков, и  написал
    письмо от имени Шамс-ад-дина, старшины купцов в Каире, отца  Ала-аддина,
    и сказал рабу: "Возьми эти тюки и то, что есть с ними, ступай в такой-то
    квартал, где дом старшины купцов,  и  спроси,  где  господин  Ала-ад-дин
    Абу-ш-Шамат; люди укажут тебе и квартал и его дом".
       И раб взял тюки и то, что было с ними, как велел ему халиф, и  отпра-
    вился.
       Вот что было с ним. Что же касается двоюродного брата женщины, то  он
    отправился к ее отцу и сказал ему: "Идем  сходим  к  Ала-ад-дину,  чтобы
    развести с ним дочь моего дяди"; и они вышли и пошли с ним и отправились
    к Ала-ад-дину.
       А достигнув его дома, они увидели пятьдесят мулов и на них  пятьдесят
    тюков тканей, и раба, сидевшего на муле, и спросили его: "Чьи это тюки?"
    - "Моего господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, - ответил раб. -  Его  отец
    собрал для него товары и отправил его в город Багдад, и на  него  напали
    арабы и взяли его деньги и тюки, и весть об этом дошла до его отца, и он
    послал меня к нему с другими тюками вместо тех, и прислал  ему  со  мною
    мула, на которого нагружены пятьдесят тысяч динаров, и узел  с  платьем,
    стоящим больших денег, и соболью шубу, и золотой таз и кувшин".  -  "Это
    мой зять, и я проведу тебя к его дому", - сказал отец девушки.
       А Ала-ад-дин сидел в своем доме сильно озабоченный, и вдруг постучали
    в ворота. "О Зубейда, - сказал Ала-аддин, - Аллах лучше знает! Поистине,
    твой отец прислал ко мне посланца от кади или от вали". - "Выйди и  пос-
    мотри, в чем дело", - сказала Зубейда. И Ала-ад-дин спустился  и  открыл
    ворота и увидел своего тестя - старшину купцов, отца  Зубейды,  и  абис-
    синского раба с коричневым лицом, приятного видом, который сидел на  му-
    ле.
       И раб спешился и поцеловал ему руки, и Ала-ад-дин спросил  его:  "Что
    ты хочешь?" И раб сказал: "Я раб господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, сы-
    на Шамс-ад-дина, старшины купцов в земле египетской, и его  отец  послал
    меня к нему с этим поручением", - и он подал ему  письмо;  и  Ала-ад-дин
    взял его и развернул, и увидел, что в нем написано:
       "О посланье, когда увидишь любимых,
       Поцелуй ты сапог и пол перед ними.
       Дай отсрочку, не будь ты с ними поспешен, -
       Ведь и дух мой у них в руках и мой  отдых,  После  совершенного  при-
    ветствия и привета и уважения от  Шамс-ад-дина  его  сыну  Абу-ш-Шамату.
    Знай, о дитя мое, что до меня дошла весть об убиении твоих людей  и  ог-
    раблении твоего имущества и поклажи, и я  послал  тебе  вместо  нее  эти
    пятьдесят тюков египетских тканей, и одежду, и соболью  шубу,  и  таз  и
    кувшин из золота. Не бойся же беды! Деньги - выкуп за тебя, о дитя  мое,
    и да не постигнет тебя печаль никогда. Твоей матери и родным живется хо-
    рошо, они здоровы и благополучны и приветствуют тебя многими  приветами.
    И дошло до меня, о дитя мое, что тебя сделали заместителем у девушки Зу-
    бейды лютнистки и наложили на тебя ей в приданое пятьдесят  тысяч  дина-
    ров. Эти деньги едут к тебе вместе с тюками и твоим рабом Селимом".
       Окончив читать письмо, Ала-ад-дин принял тюки и, обратившись к своему
    тестю, сказал ему: "О мой тесть, возьми пятьдесят тысяч динаров - прида-
    ное за твою дочь Зубейду, и возьми также тюки и распоряжайся  ими:  при-
    быль будет твоя, а основные деньги верни мне". - "Нет, клянусь  Аллахом,
    я ничего не возьму, а что до приданого твоей жены, то о нем сговорись  с
    ней", - отвечал купец; и Ала-ад-дин поднялся, и они  с  тестем  вошли  в
    дом, после того как туда внесли поклажу.
       И Зубейда спросила своего отца: "О батюшка, чьи это тюки?" И он отве-
    чал ей: "Это тюки Ала-ад-дина, твоего мужа,  их  прислал  ему  его  отец
    вместо тех тюков, которые забрали арабы, и он прислал ему пятьдесят  ты-
    сяч динаров, и узел с платьем, и соболью шубу, и мула, и таз и кувшин из
    золота, а что касается приданого, то решать о нем предстоит тебе".
       И Ала-ад-дин поднялся и, открыв сундук, дал Зубейде  ее  приданое;  и
    тогда юноша, ее двоюродный брат, сказал: "О  дядюшка,  пусть  Ала-ад-дин
    разведется с моей женой"; но ее отец ответил: "Это уже больше  никак  не
    удастся, раз власть мужа в его руках".
       И юноша ушел огорченный и озабоченный, и слег у себя дома, больной, и
    было в этом исполнение его судьбы, и он умер.
       Что же касается Ала-ад-дина, то, приняв тюки, он  пошел  на  рынок  и
    взял всего, что ему было нужно: кушаний, напитков и топленого  масла,  и
    устроил пир, как и всякий вечер, и сказал  Зубейде:  "Посмотри  на  этих
    лгунов дервишей: они обещали нам и нарушили обещание". - "Ты сын старши-
    ны купцов, и у тебя были коротки руки для серебряной полушки, так как же
    быть бедным дервишам?" - сказала Зубейда; и Ала-ад-дин воскликнул:  "Ал-
    лах великий избавил нас от нужды в них, но я больше не открою им  ворот,
    когда они придут к нам!" - "Почему? -  сказала  Зубейда.  -  Ведь  благо
    пришло к нам после их прихода, и всякую ночь они клали  нам  под  коврик
    сто динаров. Мы обязательно откроем им ворота, когда они придут".
       И когда свет дня угас и пришла ночь, зажгли свечи, и Ала-ад-дин  ска-
    зал: "О Зубейда, начни, сыграй нам музыку". И вдруг постучали в  ворота.
    "Встань посмотри, кто у ворот", - сказала Зубейда; и Ала-ад-дин вышел  и
    открыл ворота и увидел дервишей. "А, добро пожаловать, лжецы,  входите!"
    - воскликнул он; и дервиши вошли с ним, и он посадил их и принес им ска-
    терть с кушаньем, и они стали есть и пить, радоваться и веселиться.
       А после этого они сказали ему: "О господин наш,  наши  сердца  заняты
    тобою: что у тебя произошло с твоим тестем?" - "Аллах возместил нам пре-
    выше желания", - ответил Ала-ад-дин; и дервиши сказали: "Клянемся  Алла-
    хом, мы за тебя боялись".
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Двести пятьдесят девятая ночь
    
       Когда же настала двести пятьдесят девятая ночь, она  сказала:  "Дошло
    до меня, о счастливый царь, что дервиши сказали  Ала-ад-дину:  "Клянемся
    Аллахом, мы за тебя боялись, и нас удерживало лишь то, что у нас в руках
    не было денег". - "Ко мне пришла помощь от моего  господа,  и  мой  отец
    прислал мне пятьдесят тысяч динаров и пятьдесят тюков тканей, ценою каж-
    дый в тысячу динаров, и платье, и соболью шубу, и мула, и раба, и таз  и
    кувшин из золота, и между мной и моим тестем наступил мир,  и  жена  моя
    мне принадлежит по  праву,  и  хвала  Аллаху  за  все  это",  -  ответил
    Ала-ад-дин.
       А затем халиф поднялся, чтобы исполнить нужду, и везирь Джафар накло-
    нился к Ала-ад-дину и сказал ему: "Соблюдай пристойность: ты  находишься
    в присутствия повелителя правоверных". - "Что я сделал  непристойного  в
    присутствии повелителя правоверных и кто из вас повелитель правоверных?"
    - спросил Ала-ад-дин; и Джафар сказал: "Тот, кто разговаривал с тобой  и
    поднялся, чтобы исполнить нужду, - повелитель правоверных,  халиф  Харун
    ар-Рашид, а я - везирь Джафар, а  это  -  Масрур,  палач  мести,  а  это
    Абу-Новас аль-Хасан ибн Хани. Обдумай разумом, о Ала-ад-дин, и посмотри:
    на расстоянии скольких дней пути Каир от Багдада?" - "Сорока пяти дней",
    - ответил Ала-ад-дин; и Джафар сказал: "Твои тюки отняли у  тебя  только
    десять дней назад, так как же весть об этом достигла до твоего отца и он
    собрал тебе тюки, которые покрыли расстояние сорока пяти дней в эти  де-
    сять дней?" - "О господин мой, откуда же это пришло ко мне?"  -  спросил
    Ала-ад-дин. "От халифа, повелителя правоверных, по причине  его  крайней
    любви к тебе", - ответил Джафар.
       И пока они разговаривали, халиф вдруг вошел к ним. И Ала-ад-дин  под-
    нялся и поцеловал перед ним землю и сказал: "Аллах да сохранит  тебя,  о
    повелитель правоверных, и да сделает вечной твою жизнь и да не лишит лю-
    дей твоих милостей и благодеяний!" - "О Ала-ад-дин, -  молвил  халиф,  -
    пусть Зубейда сыграет нам музыку ради сладости твоего  благополучия".  И
    Зубейда играла им на лютне музыку, чудеснейшую среди всего  существующе-
    го, пока не возликовали каменные стены и не воззвали струны  в  комнате:
    "О любимый!"
       И они провели ночь до утра в самом радостном состоянии, а когда  нас-
    тупило утро, халиф сказал Ала-ад-дину: "Завтра приходи в диван"  [279],  и
    Ала-ад-дин ответил: "Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных,  если
    захочет Аллах великий и ты будешь в добром  здоровье!"  Ала-ад-дин  взял
    десять блюд и, положив на них великолепный подарок, пошел с ними на дру-
    гой день в диван; и когда халиф сидел на престоле в диване, вдруг  вошел
    в двери дивана Ала-ад-дин, говоря такие стихи:
       "Приветствует пусть удача тебя в день всякий
       С почетом, хоть завистник недоволен.
       И будут дни твои всегда пусть белы,
       А дни врагов твоих да будут черны".
       "Добро пожаловать, о Ала-ад-дин", - сказал халиф и  Ала-ад-дин  отве-
    тил: "О повелитель правоверных, пророк - да благословит его Аллах  и  да
    приветствует! - принимал подарки, и эти десять блюд с тем, что  есть  на
    них, - подарок тебе от меня". И халиф принял от него это  и  велел  дать
    ему почетную одежду и сделал его старшиной купцов и посадил его в  дива-
    не, и когда он там сидел, вдруг вошел его тесть, отец Зубейды.
       И, увидев, что Ала-ад-дин сидит на его месте и на нем почетная  одеж-
    да, он сказал повелителю правоверных: "О царь времени, почему этот моло-
    дец сидит на моем месте?" - "Я назначил его старшиной купцов,  -  сказал
    халиф. - Должности жалуются на срок, а не навеки, и ты отстранен". - "От
    нас и к нам идет благо! - воскликнул отец Зубейды. - Прекрасно  то,  что
    ты сделал, о повелитель правоверных, и да поставит Аллах лучших  из  нас
    властителем наших дел. Сколько малых стало великими!" Потом халиф  напи-
    сал Ала-ад-дину грамоту и дал ее вали, и вали отдал грамоту факелоносцу,
    и тот возгласил в диване: "Нет старшины купцов, кроме Ала-ад-дина Абу-ш-
    Шамата! Его слова должно слушать и хранить к нему почет, и ему  подобает
    уважение и почтение и высокое место"
       А когда диван разошелся, вали пошел с глашатаем перед Ала-ад-дином, и
    глашатай кричал:  "Нет  старшины  купцов,  кроме  господина  Ала-ад-дина
    Абу-ш-Шамата" И они ходили с ним кругом по площадям Багдада, и  глашатай
    кричал и говорил: "Нет  старшины  купцов,  кроме  господина  Ала-ад-дина
    Абу-ш-Шамата"
       А когда наступило утро, Ала-ад-дин открыл для раба  лавку  и  посадил
    его в ней продавать и покупать, а что касается самого Ала-ад-дина, то он
    каждый день садился на коня и отправлялся в  должность,  в  диван  хали-
    фа..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Ночь, дополняющая до двухсот шестидесяти
    
       Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот шестидесяти, она сказа-
    ла: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Ала-ад-дин садился  верхом  и
    отправлялся в должность, в диван халифа.
       И случилось однажды, что он сидел, как всегда, на своем месте, и ког-
    да он сидел, вдруг кто-то сказал халифу "О  повелитель  правоверных,  да
    живет твоя голова после такого то твоего сотрапезника, - он  преставился
    к милости Аллаха  великого,  а  твоя  жизнь  да  будет  вечна".  -  "Где
    Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат?" - спросил халиф, и Ала ад  дин  предстал  перед
    ним, и халиф, увидев Ала ад-дина,  наградил  его  великолепной  одеждой,
    сделал его своим сотрапезником и предписал выдавать ему содержание в ты-
    сячу динаров каждый месяц, и Ала-ад-дин жил у халифа, разделяя его  тра-
    пезы.
       И случилось так, что в один из дней он сидел, как  всегда,  на  своем
    месте, служа халифу, и вдруг вошел в диван эмир с мечом и щитом  и  ска-
    зал: "О повелитель правоверных, да живет твоя голова после главы  шести-
    десяти [280], - он умер в сегодняшний день". И халиф велел дать Ала-ад-ди-
    ну почетную одежду и назначил его главой шестидесяти, на место умершего.
       А у главы шестидесяти  не  было  ни  жены,  ни  сына,  ни  дочери,  и
    Ала-ад-дин пошел и  наложил  руку  на  его  имущество;  и  халиф  сказал
    Ала-ад-дину: "Похорони его в земле и возьми все, что он оставил  из  де-
    нег, рабов, невольниц и слуг".
       А затем халиф взмахнул платком, и диван разошелся, и  Ала-ад-дин  вы-
    шел, и у его стремени был начальник Ахмед-ад-Данаф  -  начальник  правой
    стороны у халифа, со своими сорока приспешниками, а слева от Ала-ад-дина
    был Хасан Шуман, начальник левой стороны  у  халифа,  со  своими  сорока
    приспешниками.
       И Ала-ад-дин обернулся к Хасану Шуману и его людям и сказал:  "Будьте
    ходатаями перед начальником Ахмедом-ад-Данафом, - может быть, он  примет
    меня в сыновья по обегу Аллаху". И начальник принял его и сказал:  "Я  и
    мои сорок приспешников будем ходить перед тобою в диван каждый день".
       И Ала-ад-дин оставался на службе у халифа в течение нескольких  дней,
    и в какой-то день случилось, что Ала-аддин вышел из дивана и пошел к се-
    бе домой, отпустив Ахмеда-ад-Данафа и тех, кто был с  ними,  идти  своей
    дорогой. И он сел со своей женой Зубейдой-лютнисткой и  зажег  свечи,  и
    после этого она поднялась, чтобы исполнить нужду, а Ала-ад-дин сидел  на
    месте. И вдруг он услышал великий крик, и поспешно поднялся, чтобы  пос-
    мотреть, кто это кричал, и увидел, что кричала его жена Зубейда-лютнист-
    ка и что она лежит на земле. И Ала-аддин положил руку  ей  на  грудь,  и
    оказалось, что она мертва.
       А дом ее отца был перед домом Ала-ад-дина, и отец услышал ее крики  и
    спросил: "В чем дело, господин мой Ала-ад-дин?" - "Да живет твоя голова,
    о батюшка, после твоей дочери Зубейды, - ответил Ала-ад-дин, - но уваже-
    ние к мертвому, о батюшка, состоит в том, чтобы Зарыть его".
       И когда настало утро, Зубейду схоронили в земле,  и  Ала-ад-дин  стал
    утешать ее отца, а отец утешал Ала-аддина.
       Вот что было с Зубейдой-лютнисткой. Что же касается  Ала-ад-дина,  то
    он надел одежды печали и удалился из дивана, и глаза его стали  плачущи-
    ми, а сердце печальным.
       И халиф спросил: "О везирь, по какой причине  Алаад-дин  удалился  из
    дивана?" И везирь ответил: "О повелитель правоверных, он горюет по своей
    жене Зубейде и Занят, принимая соболезнования". - "Нам следует  выказать
    ему соболезнование", - сказал халиф везирю; и везирь ответил: "Слушаю  и
    повинуюсь!" И халиф с везирем и несколькими слугами вышли и сели  верхом
    и отправились к дому Ала-ад-дина.
       И Ала-ад-дин сидел и вдруг видит - халиф и везирь и те, кто был с ни-
    ми, приближаются к нему. И он встал им навстречу и поцеловал землю перед
    халифом, и халиф сказал ему: "Да возместит тебе Аллах благом!" А Ала-ад-
    дин отвечал: "Да продлит Аллах для нас твою жизнь, о  повелитель  право-
    верных". - "О Ала-ад-дин, - спросил халиф, - почему ты удалился из дива-
    на?" - "Из-за печали по моей жене Зубейде, о повелитель правоверных",  -
    ответил Ала-ад-дин; и халиф сказал: "Прогони от души заботу.  Твоя  жена
    умерла по милости великого Аллаха, и печаль тебе ничем не поможет". - "О
    повелитель правоверных, я оставлю печаль по ней только тогда, когда умру
    и меня зароют возле нее", - сказал Ала-аддин; и халиф молвил: "Поистине,
    в Аллахе замена всему минувшему, и не освободят от смерти ни  ухищрения,
    ни деньги! От Аллаха дар того, кто сказал:
       Ведь всех, кто женой рожден, хоть длительно счастье их,
       Когда-нибудь понесут на ложе горбатом,
       И как веселиться тем и жить в наслаждении,
       Кому на ланиты прах и землю насыплют?"
       И халиф, кончив утешать Ала-ад-дина, наказал ему не удаляться из  ди-
    вана и отправился в свое жилище, а Алаад-дин проспал ночь, а когда  нас-
    тупило утро, сел на коня и поехал в диван. И он вошел к халифу и поцело-
    вал перед ним землю, и халиф пошевелился ради Ала-ад-дина на престоле  и
    сказал ему: "Добро пожаловать! - и приветствовал его и  посадил  его  на
    место и молвил: - О Алаад-дин, ты мой гость сегодня вечером".
       И потом он пошел с ним к себе во дворец и, призвав одну невольницу по
    имени Кут-аль-Кулуб, сказал ей: "У Ала-ад-дина была жена по имени Зубей-
    да, которая развлекала его в горе и заботе. Она умерла по милости  вели-
    кого Аллаха, и я хочу, чтобы ты сыграла ему музыку на лютне..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    


Забудьте о скучных вечерах и насладитесь встречей с элитными проститутками города Белгород. Яндекс.Метрика