 |
|
Сто девятнадцатая ночь
Когда же настала сто девятнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до маня,
о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "Когда я хотел уй-
ти, она схватила меня и сказала: "Постой, я тебе что то расскажу и дам
тебе наставление".
И я остановился, а она развязала платок и, вынув оттуда этот лоскут,
разостлала его передо мною, и я увидел там изображение газели вот такого
вида, и до крайности удивился и взял его. И мы с кою условились, что я
буду приходить к ней каждую ночь в этот сад, а потом я ушел от нее ра-
достный и от радости забыл тот стих, который мне поручила сказать дочь
моего дяди. А та женщина, давая мне лоскут с изображением газели, сказа-
ла:
"Это работа моей сестры". - "Как же имя твоей сестры?" - спросил я
ее, и она ответила: "Ее имя - Нураль-Худа; храни этот лоскут". И я прос-
тился с нею, и удалился радостный, и пошел, а войдя к дочери моего дяди,
я увидел, что она лежит; но, увидав меня, она встала (а слезы ее лились)
и подошла ко мне, и поцеловала меня в грудь, и спросила: "Сделал ли ты
так, как я тебе поручила, и сказал ли стих?" - "Я забыл его, и меня от
него отвлекло не что иное, как изображение этой газели", - ответил я и
кинул лоскут перед Азизой, а она поднялась и села, будучи не в состоянии
терпеть, и, проливая из глаз слезы, сказала такие два стиха:
"К разлуке стремящийся, потише!
Не дай обмануть тебя объятьям!
Потише! Обман ведь свойствен року,
И дружбы конец - всегда разлука".
А окончив говорить стихи, она сказала: "О сын моего дяди, подари мне
этот лоскуток!" И я подарил его ей, а она взяла его и разостлала и уви-
дела, что на нем. А когда мне пришло время уходить, дочь моего дяди ска-
зала: "Иди, сопровождаемый благополучием, а когда будешь уходить от нее,
скажи ей стих из стихотворения, который я тебе сказала раньше, а ты его
забыл". - "Повтори его!" - сказал я ей; и она повторила, и после этого я
пошел в сад и поднялся в помещение, где нашел эту женщину ожидающей. И,
увидев меня, она поднялась, поцеловала меня и посадила к себе на колени,
и мы поели и выпили и удовлетворили свои желания, как раньше, а когда
наступило утро, я сказал ей тот стих, то есть:
"О люди влюбленные. Аллахом прошу сказать,
Что делает молодец, коль сильно полюбит он?"
И когда она услышала его, из глаз ее пролились слезы, и она сказала:
"Скрывает он страсть свою и тайну хранит свою,
И терпит во всех делах смиренно и стойко он".
А я запомнил этот стих, радуясь, что исполнил просьбу дочери моего
дяди, и вышел, и, придя к ней, нашел ее лежащей, а моя мать сидела у ее
изголовья и плакала о том, что с ней сталось. И когда я вошел к Азизе,
моя мать сказала мне: "Пропади ты, о двоюродный брат! Как это ты остав-
ляешь дочь своего дяди, когда ей нехорошо, и не спрашиваешь о ее болез-
ни!"
А дочь моего дяди, увидя меня, подняла голову и села и спросила: "О
Азиз, сказал ли ты ей стих, который я говорила тебе?" - "Да", - отвечал
я ей; и, услышав его, она заплакала, и она сказала мне другой стих, а я
его запомнил. "Скажи мне его", - попросила Азиза; и когда я сказал ей
стих, она горько заплакала и произнесла такое двустишие:
"Но как же скрывать ему, коль страсть ему смерть несет
И сердце его что день, то вновь разрывается?
Стремился к терпенью он смиренно, но мог найти
Лишь боль для души своей, любовью истерзанной.
Когда ты войдешь к ней, как обычно, скажи ей эти два стиха, которые
ты услышал", - сказала дочь моего дяди; а я ответил ей: "Слушаю и пови-
нуюсь". И затем я пошел к ней, как всегда, в сад, и между нами было то,
что было, и описать это бессилен язык. А собираясь уйти, я сказал ей те
два стиха до конца, и когда она их услышала, слезы потекли у нее из
глаз, и она произнесла слова поэта:
"А если он не найдет терпенья, чтобы тайну скрыть,
По-моему, только смерть пристойна тогда ему".
И я запомнил этот стих и пошел домой, а войдя удочери моего дяди, я
увидел, что она лежит без чувств, а моя мать сидит у нее в головах. Но,
услышав мой голос, Азиза открыла глаза и спросила: "О Азиз, сказал ли ты
ей стихи?" - "Да", - отвечал я; и, услышав их, она сказала мне такой
стих: "А если он не найдет..." и так далее. И когда дочь моего дяди ус-
лышала его, она вторично лишилась чувств, а очнувшись, она произнесла
два такие стиха:
"Я слышу и слушаюсь! Умру! Передайте же
Привет от меня тому, кто счастья лишил меня.
Во здравье да будет тем, кто счастливы, счастье их,
А бедной влюбившейся лишь скорбь суждено глотать".
А потом, когда настала ночь, я отправился, по обыкновению, в сад и
нашел ту женщину ожидающей меня. Мы сели, поели и выпили, и сделали наше
дело, и проспали до утра, а собираясь уйти, я повторил ей то, что сказа-
ла дочь моего дяди; и, услышав это, она испустила громкий крик и
расстроилась и сказала: "Ах, клянусь Аллахом, та, что сказала эти стихи,
умерла!" - и она заплакала и спросила: "Горе тебе, в каком ты родстве со
сказавшей этот стих?" - "Она дочь моего дяди", - отвечал я. И женщина
воскликнула: "Ты лжешь, клянусь Аллахом! Если бы она была дочерью твоего
дяди, ты бы испытывал к ней такую же любовь, как она к тебе! Это ты ее
убил. Убей тебя Аллах, как ты убил ее! Клянусь Аллахом, если бы ты расс-
казал мне, что у тебя есть двоюродная сестра, я не приблизила бы тебя к
себе!" - "О, она толковала мне знаки, которые ты мне делала, и это она
научила меня, как мне с тобою сблизиться и как поступать с тобою. Если
бы не она, я бы не достиг тебя", - сказал я. "Разве она знала про пас?"
- спросила женщина; и я сказал: "Да". И тогда она воскликнула: "Да погу-
бит Аллах твою молодость, как ты ей погубил ее юность! Иди посмотри на
нее", - сказала она потом. И я пошел с расстроенным сердцем и шел до тех
пор, пока не достиг нашего переулка. И я услышал вопли и спросил, что
такое, и мне сказали: "Мы нашли Азизу за дверью мертвой".
И я вошел в дом, и, увидя меня, моя мать сказала: "Грех за нее на
твоей совести и лежит на твоей шее!
Да не отпустит тебе Аллах ее крови..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до ста двадцати
Когда же настала ночь, дополняющая до ста двадцати, она сказала: дош-
ло до меня, о счастливый царь, что юный Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: "И
я вошел в дом, и, увидя меня, моя мать сказала: "Грех за нее на твоей
совести! Да не отпустит тебе Аллах ее кровь! Пропади ты, о двоюродный
брат!"
А потом пришел мой отец, и мы обрядили Азизу, и вынесли ее, и прово-
дили носилки на кладбище, где ее закопали; и мы устроили над ее могилой
чтения Корана и пропели у могилы три дня. И затем мы вернулись и пришли
домой, и я грустил о ней, и моя мать подошла ко мне и сказала: "Я хочу
знать, что ты с ней такое сделал, что у нее лопнул желчный пузырь! О ди-
тя мое, я все время ее спрашивала, отчего она больна, но она ничего мне
не сообщила и не рассказала мне ни о чем. Заклинаю тебя Аллахом, расска-
жи же мне, что ты с ней сделал, почему она умерла". - "Я ничего не сде-
лал", - отвечал я. И моя мать воскликнула: "Да отомстит тебе за нее Ал-
лах! Она ничего не сказала мне, но скрывала свое дело, пока не умерла,
простив тебе; и когда она умирала, я была у нее, и она открыла глаза и
сказала мне: "О жена моего дяди, да сочтет Аллах твоего сына неповинным
за мою кровь и да не взыщет с него за то, что он со мной сделал! Аллах
только перенес меня из преходящей обители здешней жизни в вечную обитель
будущей жизни!" И я сказала ей: "О дочь моя, да сохранит он тебя и твою
юность!" - и стала ее расспрашивать, почему она захворала, но она ничего
не сказала, а потом улыбнулась и молила: "О жена моего дяди, скажи твое-
му сыну, когда он захочет уйти туда, куда уходит каждый день, чтобы он,
уходя оттуда, сказал такие два слова: "Верность прекрасна, измена дур-
на!" В этом моя защита для него, чтобы я была за него заступницей и при
жизни и после смерти". Потом она дала мне для тебя одну вещь и заставила
меня поклясться, что я тебе ее дам, только если увижу, что ты плачешь о
ней и рыдаешь; и эта вещь у меня, и когда я увижу тебя в таком состоя-
нии, как она сказала, я отдам ее тебе".
И я попросил: "Покажи мне ее", но моя мать не согласилась, а потом я
отвлекся мыслью о наслаждениях и не вспоминал о смерти дочери моего дя-
ди, так как был легкомыслен и хотел проводить целые ночи и дни у моей
возлюбленной. И едва я поверил, что пришла ночь, как пошел в сад и нашел
эту женщину точно на горячих сковородках от долгого ожидания.
И едва она меня увидела, как уцепилась за меня и поспешила броситься
мне на шею и спросила про дочь моего дяди; а я ответил: "Она умерла, и
мы устроили по ней поминанья и чтения Корана, и после ее смерти прошло
уже четыре ночи, а сегодня - пятая".
И, услышав это, она закричала, заплакала и воскликнула: "Не говорила
ли я тебе, что ты убил ее! Если бы ты рассказал мне о ней до ее смерти,
я бы, наверное, вознаградила ее за милость, которую она мне сделала. Она
сослужила мне службу и привела тебя ко мне, и если бы не она, мы бы с
тобой не встретились. Я боюсь, что тебя постигнет несчастье за грех, ко-
торый ты совершил с нею". - "Она сняла с меня вину перед смертью", - от-
ветил я и рассказал ей о том, что сообщила мне мать; и тогда женщина
воскликнула: "Ради Аллаха, когда пойдешь к твоей матери, узнай, что у
нее за вещь!" - "Моя мать говорила, - сказал я, - что дочь моего дяди
перед смертью дала ей поручение и сказала: "Когда твой сын захочет пойти
в то место, куда он обычно уходит, скажи ему такие два слова: "Верность
прекрасна, измена дурна".
И женщина, услышав это, воскликнула: "Да помилует ее Аллах великий!
Она избавила тебя от меня, а я задумала причинить тебе вред. Но теперь я
не стану вредить тебе и тебя расстраивать!" И я удивился этому и спро-
сил: "Что ты хотела раньше со мною сделать, хотя между нами возникла лю-
бовь?" И она отвечала: "Ты влюблен в меня, но ты молод годами и прост и
в твоем сердце нет обмана, так что ты не знаешь нашего коварства и коз-
ней. Будь она жива, она, наверное, была бы тебе помощницей, так как она
виновница твоего спасения и спасла тебя от гибели. А теперь я дам тебе
наставление: не говори, не заговаривай ни с кем из подобных нам, ни со
старой, ни с молодой. Берегись и еще раз берегись: ты простак и не зна-
ешь козней женщин и их коварства. Та, что толковала тебе знаки, умерла,
и я боюсь, что ты попадешь в беду и не встретишь никого, кто бы спас те-
бя от нас после смерти дочери твоего дяди..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать первая ночь
Когда же настала сто двадцать первая ночь, она сказала: "Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "И женщина
сказала мне: "Я боюсь, что ты попадешь в беду и не встретишь никого, кто
бы освободил тебя от нее. О печаль моя по дочери твоего дяди! О, если бы
я знала ее раньше ее смерти, чтобы воздать ей за добро, которое она мне
сделала! Я навещу ее могилу, да помилует ее Аллах великий! Она скрыла
свою тайну и не выдала того, что знала, и если бы не она, ты бы никогда
не достиг меня. Я хочу от тебя одну вещь". - "Какую?" - спросил я; и она
сказала: "Вот какую: приведи меня к ее могиле, чтобы я могла посетить ее
гробницу, где она лежит, и написать на ней стихи". - "Завтра, если захо-
чет Аллах великий", - ответил я, и затем я пролежал с нею эту ночь, и
она через каждый час говорила мне: "О, если бы ты рассказал мне о дочери
твоего дяди раньше ее смерти!" - "А что значат эти слова, которые она
сказала: "Верность прекрасна, измена дурна"??) - спросил я; но она мне
не ответила.
А когда настало утро, она поднялась и, взяв мешок с динарами, сказала
мне: "Встань и покажи мне ее могилу, чтобы я могла ее посетить и напи-
сать на ней стихи. Я построю над могилой купол и призову на Азизу ми-
лость Аллаха, а эти деньги я раздам как милостыню за ее душу". - "Слушаю
и повинуюсь", - отвечал я ей и затем пошел впереди нее, а она пошла за
мною и стала раздавать милостыню, идя по дороге; и, подавая милостыню,
она каждый раз говорила: "Это милостыня за душу Азизы, которая скрывала
тайну, пока не выпила чашу гибели, но она не открыла тайны своей любви".
И она все время раздавала деньги из мешка, говоря: "За душу Азизы", пока
не вышло все, что было в мешке. И мы дошли до могилы, и, увидав могилу,
она заплакала и бросилась на нее, а затем она вынула стальной резец и
маленький молоточек и стала чертить тонким почерком по камню, лежавшему
в изголовье гробницы. И она вывела на камне такие стихи:
Могилу увидел я в саду обветшалую,
Цветов анемона семь на ней выросло.
Спросил: "Чья могила здесь?" Земля мне ответила:
"Будь вежлив! В могиле той влюбленный покоится".
Я молвил: "Храни Аллах, о жертва любви, тебя,
И дай тебе место он в раю, в вышних горницах",
Несчастны влюбленные! На самых могилах их
Скопился прах низости, забыты людьми они.
Коль мог бы, вокруг тебя развел бы я пышный сад
И всходы поил бы я слезами обильными".
И потом она ушла, плача, и я пошел с нею в сад, а она сказала мне:
"Ради Аллаха, не удаляйся от меня никогда!" И я отвечал: "Слушаю и пови-
нуюсь!"
И потом я усердно стал посещать ее и заходить к ней, и всякий раз,
когда я у нее ночевал, она была со мной добра, и оказывала мне почет, и
спрашивала о словах, которые дочь моего дяди, Азиза, сказала моей мате-
ри, а я повторял их ей. И я продолжал так жить, поедая, выпивая, сжимая,
обнимая и меняя платье из мягких одежд, пока я не потолстел и не разжи-
рел, и не было у меня ни заботы, ни печали, и я забыл о своей двоюродной
сестре.
И так продолжалось целый год. А в начале нового года я пошел в баню,
и привел себя в порядок, и надел роскошное платье, а выйдя из бани, я
выпил кубок вина и стал нюхать благовоние моих одежд, облитых всевозмож-
ными духами, - и на сердце у меня было легко, и не знал я обманчивости
времени и превратностей случая. А когда пришло время ужина, мне захоте-
лось отправиться к той женщине, и я был пьян и не знал, куда мне идти.
И я пошел к ней, и хмель увел меня в переулок, называемый переулком
Начальника; и, проходя по этому переулку, я посмотрел и вдруг вижу: идет
старуха, и в одной руке у нее горящая свеча, а в другой свернутое
письмо..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать вторая ночь
Когда же настала сто двадцать вторая ночь, она сказала: "Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что юноша, по имени Азиз, говорил Тадж-аль-Мулу-
ку: "И, войдя в переулок, называемый переулком Начальника, я посмотрел и
вдруг вижу - идет старуха, и в одной руке у нее горящая свеча, а в дру-
гой свернутое письмо. И я подошел к ней и вдруг вижу - она плачет и го-
ворит такие стихи:
"Посланник с прощением, приют и уют тебе!
Приятно как речь твою мне слышать и сладостно!
О ты, что принес привет от нежно любимого,
Аллах да хранит тебя, нока будет ветер дуть!"
И, увидев меня, она спросила: "О дитя мое, умеешь ли ты читать?" И я
ответил ей по своей болтливости: "Да, старая тетушка". И тогда она ска-
зала: "Возьми это письмо и прочти мне его", - и подала мне письмо. И я
взял письмо и развернул его и прочитал ей, и оказалось, что в этом
письме содержится от отсутствующих привет любимым!
И, услышав это, старуха обрадовалась и развеселилась и стала благос-
ловлять меня, говоря: "Да облегчит Аллах твою заботу, как ты облегчил
мою заботу!" - а затем она взяла письмо и прошла шага два. А мне приспе-
ло помочиться, и я сел на корточки, чтобы отлить воду, и потом поднялся,
обтерся, опустил полы платья и хотел идти, - как вдруг старуха подошла
ко мне и, наклонившись к моей руке, поцеловала ее и сказала: "О госпо-
дин, да сделает господь приятной твою юность! Прошу тебя, пройди со мною
несколько шагов до этих ворот. Я передала своим то, что ты сказал мне,
прочтя письмо, но они мне не поверили; пройди же со мною два шага и
прочти им письмо из-за двери и прими от меня праведную молитву". - "А
что это за письмо?" - спросил я. "О дитя мое, - отвечала старуха, - оно
пришло от моего сына, которого нет со мной уже десять лет. Он уехал с
товарами и долго пробыл на чужбине, так что мы перестали надеяться и ду-
мали, что он умер, а потом, спустя некоторое время, к нам пришло от него
это письмо. А у него есть сестра, которая плачет по нем в часы ночи и
дня, и я сказала ей: "Он в добром здоровье"; но она не поверила и сказа-
ла: "Обязательно приведи ко мне кого-нибудь, кто прочитает это письмо
при мне, чтобы мое сердце уверилось и успокоился мой ум". А ты знаешь, о
дитя мое, что любящий склонен к подозрению; сделай же мне милость, пойди
со мной и прочти это письмо, стоя за занавеской, а я кликну его сестру,
и она послушает из-за двери. Ты облегчишь наше горе и исполнишь нашу
просьбу; сказал ведь посланник Аллаха (да благословит его Аллах и да
приветствует!): "Кто облегчит огорченному одну горесть из горестей мира,
тому облегчит Аллах сотню горестей"; а другое изречение гласит: "Кто об-
легчит брату своему одну горесть из горестей мира, тому облегчит Аллах
семьдесят две горести из горестей дня воскресенья". Я направилась к те-
бе, не обмани же моей надежды".
"Слушаю и повинуюсь, ступай вперед", - сказал я; и она пошла впереди
меня, а я прошел за нею немного и пришел к воротам красивого большого
дома (а ворота его были выложены полосами красной меди). И я остановился
за воротами, а старуха крикнула по-иноземному; и не успел я очнуться,
как прибежала какая-то женщина с легкостью и живостью, и платье ее было
подобрано до колен, и я увидел пару ног, смущающих мысли и взор. И она
была такова, как сказал поэт:
О, платье поднявшая, чтобы ногу увидеть мог
Влюбленный и мог понять, как прочее дивно.
Бежит она с чашею навстречу любимому, -
Людей искушают ведь лишь чаша и кравчий.
И ноги ее, подобные двум мраморным столбам, были украшены золотыми
браслетами, усыпанными драгоценными камнями. А эта женщина засучила ру-
кава до подмышек и обнажила руки, так что я увидел ее белые запястья, а
на руках ее была пара браслетов на замках с большими жемчужинами и на
шее ожерелье из дорогих камней. И в ушах ее была пара жемчужных серег, а
на голове платок из полосатой парчи, окаймленный дорогими камнями; и она
заткнула концы рубашки за пояс, как будто бы только что работала. И,
увидав ее, я был ошеломлен, так как она походила на сияющее солнце, а
она сказала нежным и ясным голосом, слаще которого я не слышал: "О ма-
тушка, это он пришел читать письмо?" - "Да", - отвечала старуха. И тогда
девушка протянула мне руку с письмом, а между нею и дверью было с пол-
шеста расстояния [182], и я вытянул руку, желая взять у нее письмо, и про-
сунул в дверь голову и плечи, чтобы приблизиться к ней и прочесть
письмо; и не успел я очнуться, как старуха уперлась головой мне в спину
и втолкнула меня (а письмо было у меня в руке), и, сам не знаю как, я
оказался посреди дома и очутился в проходе. А старуха вошла быстрее ра-
зящей молнии, и у нее только и было дела, что запереть ворота..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать третья ночь
Когда же настала сто двадцать третья ночь, она сказала: "Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что юноша Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: "Когда
старуха втолкнула меня, я не успел очнуться, как оказался в проходе,
старуха вошла быстрее разящей молнии, и у нее только и было дела, что
запереть ворота. Женщина же, увидев, что я внутри дома, подошла ко мне и
прижала меня к груди и опрокинула на землю, и села на меня верхом и так
сжала мне живот руками, что я обмер, а затем она обхватила меня руками,
и я не мог от нее освободиться, потому что она меня сильно сжала. И по-
том она повела меня (а старуха шла впереди с зажженной свечой), и мы ми-
новали семь проходов, и посла того она пришла со мною в большую комнату
с четырьмя портиками, под которыми могли бы играть в мяч всадники. И
тогда она отпустила меня и сказала: "Открой глаза!" И я открыл глаза,
ошеломленный оттого, что она меня так сильно сжимала и давила, и увидал,
что комната целиком построена из прекраснейшего мрамора, и вся устлана
шелком и парчой, и подушки и сиденья в ней такие же. И там были две ска-
мейки из желтой меди и ложе из червонного золота, украшенное жемчугом и
драгоценными камнями, и сиденья, и это был дом благоденствия, подходящий
лишь для такого царя, как ты.
"О Азиз, - спросила она меня потом, - что тебе любезнее, смерть или
жизнь?" - "Жизнь, - ответил я. И она сказала: "Если жизнь тебе любезнее,
женись на мне". - "Мне отвратительно жениться на такой, как ты", - воск-
ликнул я, но она ответила: "Если ты на мне женишься, то спасешься от до-
чери Далилы-Хитрицы".
"А кто такая дочь Далилы-Хитрицы?" - спросил я; и она, смеясь, воск-
ликнула: "Это та, с кем ты дружишь к сегодняшнему дню год и четыре меся-
ца, да погубит ее Аллах великий и да пошлет ей того, кто сильнее ее!
Клянусь Аллахом, не найдется никого коварнее ее! Сколько людей она убила
до тебя и сколько натворила дел! Как это ты спасся от нее, продружив с
нею все это время, и как она тебя не убила и не причинила тебе горя!"
Услышав ее слова, я до крайности удивился и воскликнул: "О госпожа
моя, от кого ты узнала о ней?" - "Я знаю ее так, как время знает свои
несчастья, - отчала она, - но мне хочется, чтобы ты рассказал мне все,
что у тебя с ней случилось, и я могла бы узнать, почему ты от нее спас-
ся".
И я рассказал ей обо всем, что произошло у меня с той женщиной и с
дочерью моего дяди Азизой, и она призвала на нее милость Аллаха, и глаза
ее прослезились.
Она ударила рукой об руку, услышав о смерти моей двоюродной сестры
Азизы, и воскликнула: "На пути Аллаха погибла ее юность! Да воздаст тебе
Аллах за нее добром! Клянусь Аллахом, о Азиз, она умерла, а между тем
она - виновница твоего спасения от дочери ДалилыХитрицы, и если бы не
она, ты бы, наверное, погиб.
Я боюсь за тебя из-за ее коварства, но мой рот закрыт, и я не могу
говорить". - "Да, клянусь Аллахом, все это случилось", - сказал я. И она
покачала головой и воскликнула: "Не найдется теперь такой, как Азиза!" -
"А перед смертью, - сказал я, - она завещала мне сказать той женщине
два слова, не более, а именно:
"Верность прекрасна, измена дурна".
Услышав это, женщина вскричала: "Клянусь Аллахом, о Азиз, эти-то два
слова и спасли тебя от нее и от убиения ее рукой! Теперь мое сердце ус-
покоилось за тебя: она уже тебя не убьет. Твоя двоюродная сестра выручи-
ла тебя и живая и мертвая. Клянусь Аллахом, я желала тебя день за днем,
но не могла овладеть тобою раньше, чем теперь, когда я с тобою схитрила
и хитрость удалась. Ты пока еще простак, не знаешь коварства женщин и
хитростей старух". - "Нет, клянусь Аллахом!" - воскликнул я. И она ска-
зала: "Успокой свою душу и прохлади глаза! Мертвый успокоен, а живому
будет милость! Ты - красивый юноша, и я хочу иметь тебя только по уста-
новления Аллаха и его посланника (да благословит его Аллах и да при-
ветствует!). Чего ты ни захочешь из денег или тканей, все быстро к тебе
явится, и я не буду ничем утруждать тебя. И хлеб у меня тоже всегда ис-
печен, и вода - в кувшине, и я только хочу от тебя, чтобы ты делал со
мною то, что делает петух". - "А что делает петух?" - спросил я; и она
засмеялась и захлопала в ладоши, и смеялась так сильно, что упала навз-
ничь, а потом она села прямо и воскликнула: "О свет моих глаз, разве ты
не знаешь ремесла петуха?" - "Нет, клянусь Аллахом, я не знаю ремесла
петуха", - ответил я. И она сказала: "Вот ремесло петуха: ешь, пей и
топчи!"
И я смутился от ее слов, а потом спросил: "Это ремесло петуха?" А она
сказала: "Да, и теперь я хочу от тебя, чтобы ты затянул пояс, укрепил
решимость и любил изо всей мочи". И она захлопала в ладоши и крикнула:
"О матушка, приведи тех, кто у тебя находится". И вдруг старуха пришла с
четырьмя правомочными свидетелями, неся кусок шелковой материи.
И она зажгла четыре свечи, а свидетели, войдя, приветствовали меня и
сели; и тогда женщина встала и закрылась плащом и уполномочила одного из
свидетелей заключить брачный договор. И они сделали запись, а женщина
засвидетельствовала, что она получила все приданое, предварительное и
последующее, и что на ее ответственности десять тысяч дирхемов моих де-
нег..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать четвертая ночь
Когда же настала сто двадцать четвертая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку! "И когда на-
писали запись, она засвидетельствовала, что получила все приданое, пред-
варительное и последующее, и что на ее ответственности десять тысяч дир-
хемов моих денег, а затем она дала свидетелям их плату, и они ушли отку-
да пришли. И тогда женщина ушла и, сняв с себя платье, пришла в тонкой
рубашке, обшитой золотой каймой, и взяла меня за руку, и поднялась со
мной на ложе, говоря: "В дозволенном нет срама".
А потом мы проспали до утра, и я хотел выйти, но вдруг она подошла и
сказала, смеясь: "Ой, ой! - ты думаешь, что входят в баню так же, как
выходят из нее [183]. Ты, наверное, считаешь меня такой же, как дочь Дали-
лы-Хитрицы. Берегись таких мыслей! Ты ведь мой муж по писанию и установ-
лению, а если ты пьян, то отрезвись и образумься! Этот дом, где ты нахо-
дишься, открывается лишь на один день каждый год. Встань и посмотри на
большие ворота".
И я подошел к большим воротам и увидел, что они заперты и заколочены
гвоздями, и, вернувшись к ней, я рассказал ей, что они заколочены и за-
перты, а она сказала: "О Азиз, у нас хватит муки, крупы, плодов, грана-
тов, сахару, мяса, баранины, кур и прочего на много лет, и с этой минуты
ворота откроются только через год. Я знаю, что ты увидишь себя выходящим
отсюда не раньше чем через год". - "Нет мощи и силы, кроме как у Алла-
ха!" - воскликнул я. И она сказала: "А чем же здесь тебе плохо, если ты
знаешь ремесло петуха, о котором я тебе говорила?"
И она засмеялась, и я также засмеялся и послушался ее и сделал, что
она сказала. И я стал у нее жить и исполнял ремесло петуха: ел, пил и
любил, пока не прошел год - двенадцать месяцев. А когда год исполнился,
она понесла от меня, и я получил через нее сына.
А в начале следующего года я услышал, что открывают ворота. И вдруг
люди внесли хлебцы, муку и сахар. И я хотел выти, но она сказала мне:
"Потерпи до вечерней поры, и как вошел, так и выйди". И я прождал до ве-
черней поры и хотел выйти, испуганный и устрашенный, и вдруг она гово-
рит: "Клянусь Аллахом, я не дам тебе выйти, пока не возьму с тебя клят-
ву, что ты вернешься сегодня ночью, раньше чем запрут ворота".
Я согласился на это, и она взяла с меня верные клятвы, мечом, священ-
ным списком и разводом [184], что я вернусь к ней, а потом я вышел от нее
и отправился в тот сад. И я увидел, что ворота его открыты, как всегда,
и рассердился и сказал про себя: "Я отсутствовал целый год и пришел вне-
запно и вижу, что здесь открыто, как прежде. Я обязательно войду и пог-
ляжу, прежде чем пойду к своей матери, - теперь ведь время вечернее", и
я вошел в сад..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать пятая ночь
Когда же настала сто двадцать пятая ночь, она сказала: "Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: "И я вошел в
сад и шел, пока не пришел в ту комнату, и я увидел, что дочь Далилы-Хит-
рицы сидит, положив голову на колени и подперев щеку рукою, и цвет ее
лица изменился и глаза впали. И, увидев меня, она сказала: "Слава Аллаху
за спасение!" - и хотела подняться, но упала от радости; и я устыдился
ее и опустил голову. А потом я подошел к ней, поцеловал ее и спросил:
"Как ты узнала, что я приду к тебе сегодня вечером?" - "Я не знала об
этом, - сказала она. - Клянусь Аллахом, вот уж год, как я не ведаю вкуса
сна и не вкушаю его! Каждую ночь я бодрствую в ожидании тебя, и это со
мною случилось с того дня, как ты от меня ушел и я дала тебе платье из
новой ткани и ты обещал, что сходишь в баню и придешь. Я просидела, ожи-
дая тебя, первую ночь и вторую ночь и третью ночь, а ты пришел только
после такого долгого времени. Я постоянно жду твоего прихода, таково уж
дело влюбленных. Я хочу, чтобы ты рассказал мне, почему ты отсутствовал
весь этот год".
И я рассказал ей. И когда она узнала, что я женился, ее лицо пожелте-
ло, а потом я сказал: "Я пришел к тебе сегодня вечером и уйду раньше,
чем взойдет день". И она воскликнула: "Недостаточно ей того, что она
устроила с тобой хитрость и вышла за тебя замуж и заточила у себя на це-
лый год! Она еще взяла с тебя клятву разводом, что ты вернешься к ней
этой ночью, раньше наступление дня, и ее душа не позволяет тебе повесе-
литься у твоей матери или у меня! Ей не легко, чтобы ты провел у когони-
будь из нас одну ночь, вдали от нее, так каково же той, от кого ты ушел
на целый год, хотя я и знала тебя раньше, чем она. Но да помилует Аллах
дочь твоего дяди Азизу! С ней случилось то, что не случилось ни с кем, и
она вынесла то, что никто не вынес, и умерла обиженная тобою. А это она
защитила тебя от меня. Я думала, что ты меня любить, и отпустила тебя,
хотя могла и не дать тебе уйти целым и с жирком и была в силах тебя за-
точить и погубить".
И она горько заплакала, и разгневалась, и, вся ощетинившись, посмот-
рела на меня гневным взором. И когда я увидел ее такою, у меня затряс-
лись поджилки, и я испугался ее, и она стала точно ужасная гуль, а я
стал точно боб на огне. А потом она сказала: "Нет мне больше от тебя
проку, после того как ты женился и у тебя появился ребенок; ты не го-
дишься для дружбы со мною, так как мне будет польза только от холосгого,
а женатый мужчина - тот не принес нам никакой пользы. Ты продал меня за
этот вонючий пучок цветов! Клянусь Аллахом, я опечалю через тебя эту
распутницу, и ты не достанешься ни мне, ни ей!"
Потом она издала громкий крик, и не успел я очнуться, как пришли де-
сять невольниц и бросили меня на землю; и когда я оказался у них в ру-
ках, она поднялась, взяла нож и воскликнула: "Я зарежу тебя, как режут
козлов, и это будет тебе самым малым наказанием за то, что ты сделал со
мною и с дочерью твоего дяди раньше меня".
И, увидев, что я в руках ее невольниц и щеки мои испачканы пылью и
рабыни точат нож, я уверился в своей смерти..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать шестая ночь
Когда же настала сто двадцать шестая ночь, она сказала: "Дошло до ме-
ня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал Дау-аль-Макану: "И
юноша Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: "И, увидев, что я в руках ее не-
вольниц и щеки мои испачканы пылью и рабыни точат нож, я уверился в сво-
ей смерти и воззвал к этой женщине о помощи, но она стала лишь еще более
жестока и приказала невольницам скрутить меня. И они скрутили меня и,
бросив на спину, сели мне на живот и схватили меня за голову, и две не-
вольницы сели мне на колени, а две другие взяли меня за руки, она же
встала с двумя невольницами и приказала им меня бить. И они били меня,
пока я не обеспамятел и не ослаб мой голос, а очнувшись, я сказал про
себя: "Поистине, умереть зарезанным лучше и легче, чем эти побои!" И я
вспомнил слова дочери моего дяди, которая говорила: "Да избавит тебя Ал-
лах от ее зла!" - и стал кричать и плакать, пока не прервался мой голос
и у меня не осталось ни звука, ни дыхания. А потом она наточила нож и
сказала невольницам: "Обнажите его!"
И вдруг владыка внушил мне произнести те слова, которые говорила дочь
моего дяди и завещала мне сказать. "О госпожа, - воскликнул я, - разве
ты не знаешь, что верность прекрасна, а измена дурна?" И, услышав это,
она воскликнула и сказала: "Да помилуй тебя Аллах, о Азиза! Да воздаст
ей Аллах за ее юность раем! Клянусь Аллахом, она была тебе полезна и при
жизни и после смерти и спасла тебя от моих рук при помощи этих слов. Но
я не могу отпустить тебя так и непременно должна оставить на тебе след,
чтобы причинить горе этой распутнице и срамнице, которая спрятала тебя
от меня". И она крикнула невольницам и велела им связать мне ноги верев-
кой, а затем сказала им: "Сядьте на него верхом!", и они это сделали. И
тогда она ушла и вернулась с медной сковородкой, которую подвесила над
жаровней с огнем и налила туда масла и поджарила в нем серу (а я был без
чувств), и потом она подошла ко мне, распустила на мне одежду и перевя-
зала мои срамные части веревкой и, схватив ее, подала ее двум невольни-
цам и сказала: "Тяните за веревку!" И они потянули, а я потерял созна-
ние, и от сильной боли я оказался в другом, нездешнем мире, а она пришла
с железной бритвой и оскопила меня, так что я стал точно женщина. И за-
тем она прижгла место отреза и натерла его порошком (а я все был без па-
мяти), а когда я пришел в себя, кровь уже остановилась.
И женщина велела невольницам развязать меня и дала мне выпить кубок
вина, а потом сказала: "Иди теперь к той, на которой ты женился и кото-
рая поскупилась отдать мне одну ночь! Да помилует Аллах дочь твоего дя-
ди, которая была виновницей твоего спасения и не открыла своей тайны.
Если бы ты не произнес ее слов, я наверное бы тебя зарезала! Уходи сей-
час же, к кому хочешь! Мне нужно было от тебя только то, что я у тебя
отрезала, а теперь у тебя не осталось для меня ничего. Мне нет до тебя
охоты, и ты мне не нужен! Поднимайся, пригладь себе волосы и призови ми-
лость Аллаха на дочь твоего дяди!"
И она пихнула меня ногой, и я встал, но не мог идти, и я шел понемно-
гу, пока не дошел до дому и, увидя, что двери открыты, я свалился в две-
рях и исчез из мира.
И вдруг моя жена вышла и подняла меня, и внесла в комнату, и она уви-
дела, что я стал как женщина. А я заснул и погрузился в сон и, проснув-
шись, увидал себя брошенным у ворот сада..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать седьмая ночь
Когда же настала сто двадцать седьмая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал царю Дау-аль-Ма-
кану: "И юноша Азиз говорил Тадж-альМулуку: "И когда я веч ал и очнулся,
я увидал, что был брошен у ворот сада. Я поднялся, стеная и охая, и шел,
пока не пришел к моему жилищу, и, войдя в него, я нашел мою мать плачу-
щей по мне, и она говорила: "Узнаю ли я, дитя мое, в какой ты земле?" И
я подошел и кинулся к ней, а она посмотрела на меня и, узнав меня, уви-
дала, что я нездоров и мое лицо стало желтым и черным.
А я вспомнил о дочери моего дяди и о добре, которое она мне сделала,
и уверился, что она меня любила, и заплакал, и моя мать тоже заплакала.
"О дитя мое, твой отец умер", - сказала моя мать; и тогда я еще сильнее
расстроился и так заплакал, что лишился чувства, а очнувшись, я посмот-
рел на то место, где сиживала дочь моего дяди, и снова заплакал и едва
не лишился чувств от сильного плача.
И я продолжал так плакать и рыдать до полуночи; и моя мать сказала:
"Твой отец уже десять дней как умер"; а я ответил ей: "Не стану никогда
ни о ком думать, кроме дочери моего дяди! Я заслужил все то, что со мной
случилось, раз я пренебрег ею, хотя она меня любила". - "Что же с тобой
случилось?" - спросила моя мать. И я рассказал ей, что со мной произош-
ло, и она немного поплакала, а затем она принесла мне кое-чего съестно-
го, и я поел немного и выпил, и повторил ей свою повесть, рассказав обо
всем, что мне выпало. И она воскликнула: "Слава Аллаху, что с тобой слу-
чилось только это и она тебя не зарезала!"
Потом мать принялась меня лечить и поить лекарствами, пока я не исце-
лился и не стал вполне здоров и тогда она сказала мне: "О дитя мое, те-
перь я вынесу тебе то, что твоя двоюродная сестра положила ко мне на
сохранение. Эта вещь принадлежит тебе, и Азиза взяла с меня клятву, что
я не покажу тебе ее раньше, чем увижу, что ты вспоминаешь свою двоюрод-
ную сестру и плачешь и что разорвана твоя связь с другою. А теперь я
знаю, что эти условия исполнились".
И она встала и, открыв сундук, вынула оттуда лоскут с изображением
этой нарисованной газели (а это был тот лоскут, который раньше я подарил
Азизе), и, взяв его, я увидел, что на нем написаны такие стихи:
Красавица, кто тебя нас бросить заставил?
От крайней любви к тебе убит изможденный.
А если не помнишь пас с тех пор, как расстались мы,
То мы - Аллах знает то! - тебя не забыли.
Ты мучишь жестокостью, но мне она сладостна;
Подаришь ли мне когда с тобою свиданье?
И прежде не думал я, что страсть изнуряет нас
И муку душе несет, пока не влюбился.
И только когда любовь мне сердце опутала,
Я страсти стал пленником, едва ты взглянула,
Смягчились хулители, увидя любовь мою,
А ты не жалеешь, Хинд, тобой изнуренных.
Аллахом мечта моя, клянусь, не утешусь я,
В любви коль погибну я - тебя не забуду!
Прочитав эти стихи, я горько заплакал и стал бить себя по щекам; а
когда я развернул бумажку, из нее выпала другая записка, и, открыв ее, я
вдруг увидел, что там написано: "Знай, о сын моего дяди, я освободила
тебя от ответа за мою кровь и надеюсь, что Аллах позволит тебе соеди-
ниться с тем, кого ты любишь. Но если с тобой случится что-нибудь из-за
дочери Далилы-Хитрили, не ходи опять к ней и ни к какой другой женщине и
терпи свою беду. Не будь твой срок долгим, ты бы, наверное, давно погиб;
но слава Аллаху, который назначил мой день раньше твоего дня. Привет мой
тебе. Береги этот лоскут, на котором изображение газели; не оставляй его
и не расставайся с ним: этот рисунок развлекал меня, когда тебя со мной
не было..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двадцать восьмая ночь
Когда же настала сто двадцать восьмая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что везирь Дандан рассказывал царю Дау-аль-Ма-
кану: "И юноша Азиз говорил Тадж-альМулуку: "Я прочитал то, что написала
мне дочь моего дяди, наставляя меня, и она говорила: "Береги эту газель,
и пусть она не покидает тебя - она меня развлекала, когда тебя со мной
не было. Заклинаю тебя Аллахом, если ты овладеешь той, что нарисовала
газель, держись от нее вдали, не давай ей к тебе приблизиться и не же-
нись на ней. Если же она не достанется тебе и ты не сможешь овладеть ею
и не найдешь к ней доступа, не приближайся после нее ни к одной женщине.
Знай, обладательница этой газели рисует одну газель ежегодно и посылает
ее в отдаленнейшие страны, чтобы распространилась весть о ней и о прек-
расной ее работе, которую бессильны исполнить жители земли. А к твоей
возлюбленной, дочери Далилы-Хитрицы, попала эта газель, и она стала по-
ражать ею людей и показывать ее им, говоря: "У меня есть сестра, которая
это вышивает". А она лгунья, раз говорит это, разорви Аллах ее покров!
Вот тебе мое завещание, и я оставляю его тебе лишь потому, что знаю:
мир будет для тебя тесен после моей смерти, и, может быть, ты удалишься
из-за этого на чужбину и станешь ходить по странам и услышишь о той, что
вышила этот образ; и тогда твоя душа пожелает узнать ее, и ты вспомнишь
меня, но от этого не будет тебе пользы, и ты узнаешь мне цену только
после моей смерти. И знай, что владелица этой газели - дочь царя Камфар-
ных островов и госпожа благородных".
Прочитав этот листок и поняв его содержание, я заплакал, и моя мать
заплакала из-за моих слез, и я все смотрел на листок и плакал, пока не
пришла ночь. И л провел таким образом год, а через год купцы из моего
города снарядились в путь (а это те люди, с которыми я еду в караване).
И моя мать посоветовала мне собраться и поехать с ними: может быть, я
развлекусь и уйдет мол печаль. "Расправь свою грудь и брось эту печаль и
отлучись на год, два пли три, пока вернется караван, быть может твое
сердце развеселится и прояснится твой ум", - сказала она и до тех пор
уговаривала меня ласковыми словами, пока я не собрал своих товаров и не
отправился с купцами.
А у меня никогда не высыхали слезы за все путешествие, и на всякой
остановке, где мы останавливались, я развертывал этот лоскут и рассмат-
ривал газель на нем, вспоминая дочь моего дяди, и плакал о ней, как ты
видишь. Она любила меня великой любовью и умерла в горести из-за меня,
так как я сделал ей только зло, а она сделала мне только добро. И когда
купцы вернутся, я вернусь вместе с ними, и моей отлучке исполнится целый
год, который я провел в великой печали. Мои заботы и горести возобнови-
лись еще и оттого, что я проезжал через Камфарные острова, где хрус-
тальная крепость, - а их семь островов и правит ими царь по имени Шахра-
ман, у которого есть дочь Дунья. И мне сказали: "Она вышивает газелей и
та газель, которая у тебя, из ее вышивок". И когда я узнал об этом, моя
тоска усилилась и я потонул в море размышлений, сжигаемый огнем, и стал
плакать о себе, так как я сделался подобен женщине и мне уже не приду-
мать никакой хитрости, раз у меня не осталось той принадлежности, что
бывает у мужчин. И с тех пор, как я покинул Камфарные острова, глаза мои
плачут и сердце мое печально; я уже долго в таком положении и не знаю,
можно ли мне будет вернуться в мой город и умереть подле моей матери,
или нет. Я уже насытился жизнью".
И он застонал и зажаловался и взглянул на изображение газели, и слезы
побежали и потекли по его щекам, и он произнес такие два стиха:
"Сказали мне многие - придет облегчение.
"Доколе, - я зло спросил, - придет облегчение?"
Сказали: "Со временем". Я молвил: "Вот чудо-то!
Кто жизнь обеспечит мне, о слабый на доводы?"
И сказал слова другого:
"С тех пор как расстались мы, - Аллаху то ведомо, -
Я плакал так горестно, что слез занимал я".
Сказали хулители: "Терпи, ты достигнешь их".
"Хулители, - я спросил, - а где же терпенье?" И вот моя повесть, о
царь. Слышал ли ты рассказ диковиннее этого?" - спросил юноша, и
Тадж-аль-Мулук крайне удивился, и когда он услышал историю юноши, в его
сердце вспыхнули огни из-за упоминания о Ситт Дунья и ее красоте..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
|
