 |
|
Однажды Тадж-аль-Мулук поехал со свитой на охоту и ловлю. И они ехали
пустыней и непрестанно подвигались четыре дня, пока не приблизились к
земле, покрытой зеленью, и увидели они там резвящихся зверей, деревья со
спелыми плодами и полноводные ручьи. И Тадж-аль-Мулук сказал своим приб-
лиженным: "Поставьте здесь сети и растяните их широким кругом, а встреча
будет у начала круга, в таком-то месте". И его приказанию последовали и,
расставив сети, растянули их широким кругом, и в круг собралось множест-
во разных зверей и газелей, и звери кричали, ревели и бегали перед коня-
ми.
И тогда на них пустили собак, барсов и соколов. И стали бить зверей
стрелами, попадая в смертельные места. И еще не дошли до конца загона,
как было захвачено много зверей, а остальные убежали.
А после этого Тадж-аль-Мулук спешился у воды и приказал принести дичь
и разделил ее, отобрав для своего отца Сулейман-шаха наилучших зверей,
отослал их ему, а часть он раздал своим вельможам.
И он провел ночь в этом месте, а когда наступило утро, к ним подошел
большой караван, где были рабы и слуги и купцы. И этот караван остано-
вился у воды и зелени. И, увидев путников, Тадж-аль-Мулук сказал одному
из своих приближенных: "Принеси мне сведения об этих людях и спроси их,
почему они остановились в этом месте". И гонец отправился к ним и ска-
зал: "Расскажите нам, кто вы, и поторопитесь дать ответ". И они отвеча-
ли: "Мы купцы и остановились здесь для отдыха, так как место нашего при-
вала далеко от нас, и мы расположились Здесь, доверяя царю Сулейман-шаху
и его сыну. Мы знаем, что всякий, кто остановился близ его владений, в
безопасности и может не опасаться. С нами дорогие материи, которые мы
привезли для его сына Тадж-альМулука".
И посланный вернулся к царевичу и осведомил его, в чем дело, и пере-
дал ему то, что слышал от купцов. А царевич сказал ему: "Если с ними
есть что-нибудь, что они привезли для меня, то я не вступлю в город и не
двинусь отсюда, пока не осмотрю этого!"
И он сел на коня и поехал, и невольники его поехали за ним, и когда
он приблизился к каравану, купцы поднялись перед ним и пожелали ему по-
беды и успеха я вечной славы и превосходства. А ему уже разбили палатку
из красного атласа, расшитую жемчугом и драгоценными камнями. И постави-
ли ему царское сиденье на шелковом ковре, вышитом посредине изумрудами.
И Тадж-аль-Мулук сел, а рабы встали перед ним. И он послал к купцам и
велел им принести все, что у них есть, и они пришли со своими товарами.
Тадж-аль-Мулук осмотрел все, и выбрал то, что ему подходило, и заплатил
им деньги сполна. А затем он сел на коня и хотел уехать, но его взор
упал на караван, и он увидел юношу, прекрасного молодостью, в чистых
одеждах, с изящными чертами, и у него был блестящий лоб и лицо, как ме-
сяц, но только красота этого юноши поблекла и его лицо покрыла бледность
из-за разлуки с любимыми..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто одиннадцатая ночь
Когда же настала сто одиннадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня,
о счастливый царь, что взор Тадж-альМулука упал на караван. И он увидел
юношу, прекрасного молодостью, в чистых одеждах, с изящными чертами, но
только красота этого юноши поблекла, и лицо его покрыла бледность из-за
разлуки с любимыми, и умножились его стоны и рыдания, и из глаз его тек-
ли слезы, и он говорил такие стихи:
"В разлуке давно уж мы, и длятся тоска и страх,
И слезы из глаз моих, о друг мой, струей текут.
И с сердцем простился я, когда мы расстались с ней,
И вот я один теперь, - надежд нет и сердца нет.
О други, постойте же и дайте проститься с той,
Чья речь исцеляет вмиг болезни и недуги".
И когда юноша окончил свои стихи, он еще немного поплакал и лишился
чувств; и Тадж-аль-Мулук смотрел на него, изумляясь этому. А придя в се-
бя, юноша бросил бесстрашный взор и произнес такие стихи:
"Страшитесь очей ее - волшебна ведь сила их,
И тем не спастись уже, кто стрелами глаз сражен.
Поистине, черный глаз, хоть смотрит и томно он,
Мечи рубит белые, хоть остры их лезвия.
Не будьте обмануты речей ее нежностью -
Поистине, пылкость их умы опьяняет нам.
О нежная членами! Коснись ее тела шелк,
Он кровью покрылся бы, как можешь ты видеть сам,
Далеко от ног ее в браслетах до нежных плеч.
И как запах мускуса сравнить с ее запахом?"
И затем он издал вопль и лишился чувств, и Таджаль-Мулук, увидя, что
он в таком отчаянии, растерялся и подошел к нему, а юноша, очнувшись от
обморока и увидав, что царевич стоит над ним, поднялся на ноги и поцело-
вал перед ним землю.
"Почему ты не показал нам своих товаров?" - спросил его Тадж-аль-Му-
лук; и юноша сказал: "О владыка, в моих товарах нет ничего подходящего
для твоего счастливого величества". Но царевич воскликнул: "Обязательно
покажи мне, какие есть у тебя товары, и расскажи мне, что с тобою. Я ви-
жу, что глаза твои плачут и ты печален сердцем; и если ты обижен, мы
уничтожим эту несправедливость, а если на тебе лежат долги, мы заплатим
их. Поистине, мое сердце из-за тебя сгорело, когда я увидал тебя".
Потом Тадж-аль-Мулук велел поставить две скамеечки; и ему поставили
скамеечку из слоновой кости, оплетенную золотом и шелком, и постлали
шелковый ковер. И Тадж-аль-Мулук сел на скамейку, а юноше велел сесть на
ковер и сказал ему: "Покажи мне твои товары". - "О владыка, - отвечал
юноша, - не напоминай мне об этом: мои товары для тебя не подходят". Но
Тадж-альМулук воскликнул: "Это неизбежно". И он велел кому-то из своих
слуг принести товары, и их принесли, против воли юноши, и при виде их у
юноши потекли слезы, и он заплакал, застонал и стал жаловаться, и, ис-
пуская глубокие вздохи, произнес такие стихи:
"Клянусь твоих глаз игрой, сурьмою клянусь на них,
И станом твоим клянусь, что нежен и гибок так,
Вином твоих уст клянусь и сладостью меда их
И нравом твоим клянусь, что нежен и гибок так, -
Коль призрак твой явится мне ночью, мечта моя,
Он слаще мне, чем покой от страха дрожащему".
Потом юноша развернул товары и стал их показывать Тадж-аль-Мулуку ку-
сок за куском и отрез за отрезом, и среди прочего он вынул одежду из ат-
ласа, шитую золотом, которая стоила две тысячи динаров. И когда он раз-
вернул эту одежду, из нее выпал лоскут, и юноша поспешно схватил его и
положил себе под бедро. И он забыл все познаваемое и произнес такие сти-
хи:
"Когда исцеленье дашь душе ты измученной
Поистине, мир Плеяд мне ближе любви твоей!
Разлука, тоска и страсть, любовь и томленье,
Отсрочки, оттяжки вновь - от этого гибнет жизнь.
Любовь не живит меня, в разлуке мне смерти нет,
Вдали - не далеко я, не близок и ты ко мне,
Ты чужд справедливости, и нет в тебе милости,
Не дашь ты мне помощи - бежать же мне некуда.
В любви к вам дороги все мне тесными сделались,
И ныне не знаю я, куда мне направиться".
И Тадж-аль-Мулук крайне удивился стихам, сказанным юношей, и не знал
он причины всего этого. А когда юноша взял лоскут и положил его под бед-
ро, Тадж-альМулук спросил его: "Что это за лоскут?" - "О владыка, - ска-
зал юноша, - я отказывался показать тебе мои товары только из-за этого
лоскута: я не могу дать тебе посмотреть на него..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двенадцатая ночь
Когда же настала сто двенадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о
счастливый царь, что юноша сказал Тадж-аль-Мулуку: "Я отказывался пока-
зать тебе свои товары только из-за этого лоскута: я не могу дать тебе
посмотреть на него". Но Тадж-аль-Мулук воскликнул: "Я непременно на него
посмотрю!" И стал настаивать и разгневался. И юноша вынул лоскут из-под
бедра и заплакал и застонал и стал жаловаться, и, испуская многие стена-
ния, произнес такие стихи:
"Не надо корить его - от брани страдает он.
Я правду одну сказал, но слушать не хочет он.
Аллаху вручаю я в долине луну мою
Из стана; застежек свод - вот место восхода ей.
Простился с ней, но лучше б с жизнью простился я,
А с ней не прощался бы - так было б приятней мне.
Как часто в разлуки день рассвет защищал меня,
И слезы мои лились, и слезы лились ее.
Аллахом клянусь, не лгу. В разлуке разорван был
Покров оправдания, но я зачиню его.
И телу покоя нет на ложе, и также ей
Покоя на ложе нет с тех пор, как расстались мы.
Во вред нам трудился рок рукою злосчастною,
Он счастья меня лишил, и не дал он счастья ей.
Заботу без примеси лил рок, наполняя нам
Свой кубок; и пил я то, что выпить и ей пришлось".
А когда он окончил свои стихи, Тадж-аль-Мулук сказал ему: "Я вижу
твое тяжелое состояние. Расскажи мне, отчего ты плачешь при взгляде на
этот лоскут?" И, услышав упоминание о лоскуте, юноша вздохнул и сказал:
"О владыка, моя история диковинна, и у меня случилось чудесное дело с
этим лоскутом и его владелицей и той, что нарисовала эти рисунки и изоб-
ражения". И он развернул тот лоскут, и вдруг на нем оказалось изображе-
ние газели, вышитое шелком и украшенное червонным золотом, а напротив
нее - изображение другой газели, которое было вышито серебром, и на шее
у нее было ожерелье из червонного золота и три продолговатых выдолблен-
ных топаза.
И, увидев это изображение и как оно хорошо исполнено, Тадж-аль-Мулук
воскликнул: "Да будет превознесен Аллах, научивший человека тому, чего
он не знал!" И к сердцу его привязалось желание услышать историю этого
юноши. "Расскажи мне, что у тебя случилось с обладательницей этой газе-
ли", - попросил он его, и юноша начал:
"Знай, о владыка, что мой отец был купцом и не имел ребенка, кроме
меня. А у меня была двоюродная сестра, с которой я воспитывался в доме
моего отца, так как ее отец умер. И перед смертью он условился с моим
отцом женить меня на ней; и когда я достиг зрелости мужчин, а она зре-
лости женщин, ее не отделили от меня, и меня не отделили от нее. А потом
отец поговорил с матерью и сказал: "В этом году мы напишем запись Азиза
и Азизы"; и он сговорился с нею об этом деле и начал приготовлять припа-
сы для свадебных пиршеств. И при всем том мы с моей двоюродной сестрой
спали в одной постели и не знали, как обстоит дело, она была более рас-
судительна, Знающа и сведуща, чем я.
И тогда мой отец собрал все необходимое для торжества, и осталось
только написать брачную запись и войти к моей двоюродной сестре; он за-
хотел написать запись после пятничной молитвы и отправился к своим
друзьям из купцов и другим и уведомил их об этом, а моя мать пошла и
пригласила своих подруг-женщин и позвала родственников. И когда пришел
день пятницы, комнату, где должны были сидеть, помыли и вымыли в ней
мраморный пол, и в нашем доме разостлали ковры и поставили там все, что
было нужно, завесив сначала стены тканью, вышитой золотом; и люди сгово-
рились прийти к нам в дом после пятничной молитвы, и мой отец пошел и
приготовил халву и блюда со сластями, и осталось только написать запись.
А мать послала меня в баню и послала за мной новое платье из роскош-
нейших одежд; и, выйдя из бани, я надел это роскошное платье, а оно было
надушено, и когда я надел его, от него повеяло благовонным ароматом,
распространившимся по дороге. Я хотел пойти в мечеть, но вспомнил об од-
ном моем товарище и вернулся поискать его, чтобы он пришел, когда будут
делать запись, и я говорил себе: "Займусь этим делом, пока подойдет вре-
мя молитвы".
И я вошел в переулок, в который я еще никогда не входил; а я был пот-
ный после бани из-за новой одежды, бывшей на мне, и пот тек, и от меня
веяло благоуханием. Я сел в начале переулка отдохнуть и разостлал под
собою платок с каемкой, который был у меня, и мне стало очень жарко, и
мой лоб вспотел, и пот лился мне на лицо, но я не мог обтереть его с ли-
ца платком, так как платок был разостлан подо мной.
Я хотел взять фарджию и обтереть ею щеку, но вдруг, не знаю откуда,
упал на меня сверху белый платок. А этот платок был нежнее ветерка, и
вид его был приятней исцеления для больного, и я схватил его рукой и
поднял голову кверху, чтобы посмотреть, откуда упал этот платок. И глаза
мои встретились с глазами обладательницы этой газели..."
И Шахразаду застигло, утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто тринадцатая ночь
Когда же настала сто тринадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о
счастливый царь, что юноша говорил Тадж-альМулуку: "И я поднял голову
кверху, чтобы посмотреть, откуда этот платок, и глаза мои встретились с
глазами обладательницы этой газели. И вдруг, я вижу, высунулась она из
окна с медной решеткой, и мои глаза не видали ничего прекраснее ее, и, в
общем, мой язык бессилен ее описать. И, увидев, что я взглянул на нее,
она положила палец в рот, а затем взяла свой средний палец и приложила
его вплотную к указательному пальцу и оба пальца прижала к своему телу,
между грудями, а затем она убрала голову из окна, закрыла створку окошка
и ушла. И в моем сердце вспыхнул огонь, и разгорелось великое пламя, и
взгляд на нее оставил после себя тысячу вздохов, и я в растерянности не
слышал, что она сказала, и не понял, какие она делала знаки.
И я взглянул на окошко во второй раз, но увидел, что оно захлопнуто,
и прождал до захода солнца, но не услышал ни звука и не увидал никого.
И, отчаявшись увидеть ее, я встал с места и захватил платок, и когда я
развернул его, от него повеяло запахом мускуса, и меня охватил от этого
запаха великий восторг, так что я стал как будто в раю. А затем я расс-
телил платок перед собою, и оттуда выпал тонкий листок бумаги, и когда я
развернул листок, оказалось, что он пропитан благовонным ароматом и на
нем написаны такие стихи:
Послал я письмо к нему, на страсть его сетуя,
И почерк мой тонок был, - а почерков много.
Спросил он: "Мой друг, скажи, твой почерк - что сталось с ним?
Так нежен и тонок он, едва его видно".
Я молвил: "Затем, что сам и тонок и худ я стал:
Таким-то вот почерком влюбленные пишут".
Прочитав эти стихи, я устремил взор очей на красоту платка и увидел
на одной из его каемок вышитые строчки такого двустишия:
Написал пушок - о, как славен он средь писцов других -
На щеках его пару тонких строк рейханом [177]
"О, смущение для обеих лун, коль он явится!
А согнется он - о, позор ветвям смущенным!"
А на другой каемке были вышиты строки такого двустишия:
Написал пушок темной амброю на жемчужине
Пару тонких строк, как на яблоке агатом:
"Убивают нас зрачки томные, лишь взглянут на нас,
Опьяняют нас щеки нежные, не вино".
И когда я увидел, какие были на платке стихи, в моем сердце вспыхнуло
пламя огня и увеличились мои страсть и раздумье. И я взял платок и бу-
мажку и принес их домой, не зная хитрости, чтобы соединиться с нею, и не
мог я, в любви, говорить о подробностях.
Я добрался до дому только тогда, когда прошла часть ночи, и увидел,
что дочь моего дяди сидит и плачет; и, увидав меня, она вытерла слезы и
подошла ко мне и сняла с меня одежду и спросила, отчего меня не было. И
она рассказала мне: "Все люди (эмиры, вельможи, купцы и другие) собра-
лись в нашем доме, и явились судьи и свидетели, и они съели кушанья и
просидели немного, ожидая твоего прихода, чтобы написать брачную запись,
а когда они отчаялись, что ты придешь, то разошлись и ушли своей доро-
гой. Твой отец, - говорила она, - сильно рассердился, из-за этого и пок-
лялся, что он напишет запись только в будущем году, так как он истратил
на это торжество много денег. А что было с тобой сегодня, что ты задер-
жался до этого времени и случилось то, что случилось из-за твоего от-
сутствия?" - спросила она потом. И я ответил: "О дочь моего дяди, не
спрашивай, что со мной случилось!" - и рассказал ей про платок и все со-
общил ей с начала до конца. И она взяла бумажку и платок и прочитала,
что было на них написано, и слезы потекли по ее щекам, и она произнесла
такие стихи:
Коль скажет кто: "Свободна страсть вначале", -
Ответь: "Ты лжешь: все в страсти - принужденье,
А принужденье не несет позора".
И это верно, - так гласят преданья,
Что не подделаны, коль разобрать их.
Захочешь, скажешь: сладостная пытка,
Иль боль внутри, иль сильные побои,
Иль месть, иль счастье, или вожделенье,
Что души услаждает или губит, -
Я спутался в противопоставленьях.
А вместе с тем пора любви - как праздник,
Когда уста ее смеются вечно,
И веянье духов ее отменно.
Любовь прогонит все, что нас испортит, -
В сердца холопов низких не вселится".
Потом она спросила: "Что же она сказала тебе и какие сделала знаки?"
И я отвечал: "Она не произнесла ничего, а только положила палец в рот и
потом приложила к нему средний палец и прижала оба пальца к груди и по-
казала на землю, а затем она убрала голову из окна и заперла окно. И
после этого я ее не видел, но она взяла с собою мое сердце, и я проси-
дел, пока не скрылось солнце, ожидая, что она выглянет из окна второй
раз, но она этого не сделала, и, отчаявшись, я ушел из того места и при-
шел домой. Вот моя повесть, и я хочу от тебя, чтобы ты мне помогла в мо-
ем испытании".
И Азиза подняла голову и сказала: "О сын моего дяди, если бы ты пот-
ребовал мой глаз, я бы, право, вырвала его для тебя из века. Я непремен-
но помогу тебе в твоей нужде, и ей помогу в ее нужде: она в тебя влюбле-
на так, как и ты влюблен в нее". - "А как истолковать ее знаки?" - спро-
сил я; и Азиза ответила: "То, что она положила палец в рот, указывает,
что ты у нее на таком же месте, как душа в ее теле, и что она вопьется в
близость к тебе зубами мудрости. Платок указывает на привет от любящих
возлюбленным; бумажка обозначает, что душа ее привязалась к тебе, а при-
жатие двух пальцев к телу между грудями значит, что она говорит тебе:
через два дня приходи сюда, чтобы от твоего появления прекратилась моя
забота. И знай, о сын моего дяди, что она тебя любит и доверяет тебе, и
вот какое у меня толкование ее знакам, а если бы я могла выходить и вхо-
дить, я бы, наверное, свела тебя с нею в скорейшем времени и накрыла бы
вас своим подолом".
И, услышав это от Азизы, - говорил юноша, - я поблагодарил ее за ее
слова и сказал себе: "Потерплю два дня". И я просидел два дня дома, не
выходя и не входя, и не ел и не пил, и я положил голову на колени моей
двоюродной сестры, а она утешала меня и говорила: "Укрепи свою решимость
и отвагу, успокой сердце и ум..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто четырнадцатая ночь
Когда же настала сто четырнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня,
о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "А когда эти два
дня окончились, дочь моего дяди сказала мне: "Успокой свою душу и прох-
лади глаза! Укрепи свою решимость, надень платье и отправляйся к ней,
как назначено".
Потом она поднялась, дала мне переодеться и окурила меня, а затем она
укрепила во мне силу и ободрила мне сердце, и я вышел, и шел, пока не
вошел в тот переулок. Я посидел немного на лавочке, и вдруг окно распах-
нулось, и я своими глазами увидел ту женщину. И тут я обмер, а очнув-
шись, я укрепил свою волю и ободрился сердцем и взглянул на нее второй
раз, но исчез из мира; а придя в себя, я увидел, что женщина держит в
руке зеркало и красный платок. И, увидев меня, она засучила рукава и,
раздвинув свои пять пальцев, ударила себя по груди ладонью и пятью
пальцами, а затем она подняла руки и выставила зеркало из окна, после
чего она взяла красный платок и ушла с ним, а вернувшись, три раза опус-
тила его из окна в переулок, опуская и поднимая его, и потом скрутила
платок и свернула его рукою и наклонила голову. А затем она убрала голо-
ву из окна и заперла окно, и ушла, не сказав мне ни единого слова; нап-
ротив, она оставила меня растерянным, и я не Знал, какие она делала зна-
ки.
Я просидел до вечерней поры, а потом пришел домой, около полуночи, и
я увидел, что дочь моего дяди положила щеку на руку и глаза ее льют сле-
зы, и она говорила такие стихи:
"Что за дело мне, что хулители за тебя бранят!
Как утешиться, если строен ты, как ветвь тонкая?
О видение, что украло душу и скрылся!
Для любви узритской [178] спасенья нет от красавицы.
Как турчанки очи - глаза ее, и разят они
Сердца любящих, как не рубит меч с острым лезвием.
Ты носить меня заставляешь бремя любви к тебе,
Но рубашку я уж носить не в силах, - так слаб я стал.
И я плакал кровью, слова услышав хулителей:
"Из очей того, кого любишь ты, тебе меч грозит".
Если б сердцем был я таков, как ты! Только телом я
На твой стан похож - оно сгублено изнурением.
О эмир! Суров красоты надсмотрщик - глаза твоя,
И привратник - бровь - справедливости не желает знать,
Лгут сказавшие, что красоты все Юсуф взял себе, -
Сколько Юсуфов в красоте твоей заключается!
И стараюсь я от тебя уйти, опасаясь глаз-
Соглядатаев, во доколе мне принуждать себя?"
И когда я услышал ее стихи, мои заботы увеличились, и умножились мои
горести, и я упал в углу комнаты, л Азиза встала и перенесла меня, а по-
том она сняла с меня одежду и вытерла мое лицо рукавом и спросила меня,
что со мной случилось.
И я рассказал ей обо всем, что испытал от той женщины, и она сказала:
"О сын моего дяди, изъяснение знака ладонью и пятью пальцами таково:
приходи через пять дней; а ее знак зеркалом и опусканием и поднятием
красного платка и то, что она высунула голову из окна, означает: сиди
возле лавки красильщика, пока к тебе не придет мой посланный".
И когда я услышал эти слова, в моем сердце загорелся огонь, и я воск-
ликнул: "Клянусь Аллахом, о дочь моего дяди, ты права в этом объяснении!
Я видел в переулке красильщика-еврея!"
И я заплакал, а дочь моего дяди сказала мне: "Укрепи свою решимость и
будь тверд сердцем; другой охвачен любовью несколько лет и стоек против
жара страсти, а ты влюблен только пять дней, так почему же ты так горю-
ешь?"
И она принялась утешать меня речами и принесла мне еду, и я взял ку-
сочек и хотел его съесть, но не мог. И я отказался от питья и еды и
расстался со сладостью сна, и мое лицо пожелтело, и красоты мой измени-
лись, так как я прежде не любил и вкушал жар любви только в первый раз.
И я ослаб, и дочь моего дяди ослабла изза меня, и она рассказывала мне о
состоянии влюбленных и любящих, чтобы меня утешить, каждую ночь, пока я
не засну, а просыпаясь, я находил ее не спящей из-за меня, и слезы бежа-
ли у нее по щекам.
И я жил так, пока не прошли эти пять дней, и тогда дочь моего дяди
нагрела мне воды и выкупала меня, и надела на меня одежду, и сказала:
"Отправляйся к ней. Да исполнит Аллах твою нужду и да приведет тебя к
тому, чего ты хочешь от твоей любимой!"
И я пошел, и шел до тех пор, пока не пришел к началу того переулка, а
день был субботний, и я увидел, что лавка красильщика заперта. Я проси-
дел подле нее, пока не прокричали призыв к предзакатной молитве; и солн-
це пожелтело, и призвали к вечерней молитве, и настала ночь, а я не ви-
дел ни следа той женщины и не слышал ни звука, ни вести. И я испугался,
что сижу один, и поднялся и шел, точно пьяный, пока не пришел домой, а
войдя, я увидел, что дочь моего дяди, Азиза, стоит, схватившись одной
рукой за колышек, вбитый в стену, а другая рука у нее на груди, и она
испускает вздохи и говорит такие стихи:
"Сильна бедуинки страсть, родными покинутой,
По иве томящейся и мирте Аравии!
Увидевши путников, огнями любви она
Костер обеспечит им, слезами бурдюк нальет, -
И все ж не сильней любви к тому, кого я люблю,
Но грешной считает он меня за любовь мою".
А окончив стихи, она обернулась и увидала меня, и, вытерев слезы ру-
кавом, улыбнулась мне в лицо и сказала: "О сын моего дяди, да обратит
Аллах тебе на пользу то, что он даровал тебе! Почему ты не провел ночь
подле твоей любимой и не удовлетворил твое желание с нею?" А я, услышав
ее слова, толкнул ее ногою в грудь, и она упала на стену и ударилась
лбом о косяк, а там был колышек, и он попал ей в лоб. И, посмотрев на
нее, я увидел, что ее лоб рассечен и течет кровь..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто пятнадцатая ночь
Когда же настала сто пятнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о
счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "Когда я ударил дочь
моего дяди в грудь ногою, она наткнулась на косяк, и колышек попал ей в
лицо, и она раскроила себе лоб, и потекла кровь. И она промолчала и не
сказала ни слова, но тотчас же встала и, оторвав лоскуток, заткнула им
рану, повязала ее повязкою и вытерла кровь, лившуюся на ковер, как ни в
чем не бывало, а потом она подошла ко мне и улыбнулась мне в лицо и ска-
зала нежным голосом: "Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я говорила это,
не смеясь над тобою и над нею! Я мучилась головной болью, и у меня было
в мыслях пустить себе кровь, а сейчас моей голове стало легче, и лоб об-
легчился. Расскажи мне, что с тобою было сегодня".
И я рассказал обо всем, что мне выпало из-за этой женщины, и, расска-
завши, заплакал, но Азиза молвила: "О сын моего дяди, радуйся успеху в
твоем намерении к осуществлению твоих надежд! Поистине, это знак согла-
сия, и он состоит в том, что она скрылась от тебя, так как желает тебя
испытать: стоек ты или нет и правда ли ты любишь ее, или нет. А завтра
отправляйся на прежнее место и посмотри, что она тебе укажет; ты близок
к радостям, и твои печали прекратились".
И она принялась утешать меня в моем горе, а я все больше огорчался и
печалился. А потом она принесла мне еду, но я толкнул поднос ногою, так
что все блюда разлетелись по сторонам, и воскликнул: "Все, кто влюблен,
- одержимые, и они не склонны к пище и не наслаждаются сном!" Но дочь
моего дяди, Азиза, сказала: "Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, - это
признак любви!" - и у нее потекли слезы. Она подобрала черепки от блюд и
остатки кушанья и стала развлекать меня рассказами, а я молил Аллаха,
чтобы настало утро. А когда утро наступило и засияло светом и заблиста-
ло, я отправился к той женщине и торопливо вошел в переулок и сел на ла-
вочку. И вдруг окошко распахнулось, и она высунула голову из окна, сме-
ясь, а затем она скрылась и вернулась, и с ней было зеркало, кошель и
горшок, полный зеленых растений, а в руках у нее был светильник. И пер-
вым делом она взяла в руки зеркало и, сунув его в кошель, завязала его и
бросила в комнату, а затем опустила волосы на лицо и на миг приложила
светильник к верхушкам растений, а после того взяла все это и ушла, за-
перев окно. И мое сердце разрывалось от этого и от ее скрытых знаков и
тайных догадок, а она не сказала мне ни слова, и моя страсть от этого
усилилась и любовь и безумие увеличились.
И я вернулся назад с плачущим оком и печальным сердцем, и вошел в
свой дом, и увидел, что дочь моего дяди сидит лицом к стене. И сердце ее
горело от забот и огорчений и ревности, но любовь помешала ей сказать
мне что-нибудь о своей страсти, так как она видела, что я влюблен и бе-
зумен. И я посмотрел на нее и увидел у нее на голове две повязки: одна
из-за удара в лоб, а другая - на глазу, так как он стал у нее болеть от
долгого плача. И она была в наихудшем состоянии и, плача, говорила такие
стихи:
"Аллахом клянусь, друзья, владеть не могу я тем,
Что Лейле [179] Аллах судил, ни тем, что судил он мне.
Другому он дал ее, а мне к ней любовь послал;
Зачем не послал он мне другое, чем к Лейле страсть?"
А окончив стихи, она посмотрела и увидела меня, продолжая плакать, и
тогда она вытерла слезы и поднялась ко мне, но не могла говорить, таково
было ее волнение.
И она помолчала некоторое время, а потом сказала: "О сын моего дяди,
расскажи мне, что выпало тебе в этот раз"; и я рассказал ей обо всем,
что случилось, и тогда она воскликнула: "Терпи, пришла пора твоей бли-
зости с нею, и ты достиг исполнения твоих надежд! Тем, что она показала
тебе зеркало и засунула его в кошель, она говорит тебе: когда нырнет в
темноту солнце; а опустив волосы на лицо, она сказала: когда придет ночь
и опустится темный мрак и покроет свет дня - приходи. А ее Знак горшком
с цветами говорит: когда придешь, войди в сад за переулком; а знак све-
чою означает: когда войдешь в сад, жди там; и где найдешь горящий све-
тильник, туда и отправляйся, и садись возле него, и жди меня: поистине,
любовь к тебе меня убивает".
И, услышав слова дочери моего дяди, я воскликнул от чрезмерной страс-
ти и сказал: "Сколько ты еще будешь обещать и я стану ходить к ней, не
достигая цели? Я не вижу в твоем объяснении правильного смысла!"
И дочь моего дяди засмеялась и сказала: "У тебя должно остаться тер-
пения лишь на то, чтобы вытерпеть остаток этого дня, пока день не повер-
нет на закат и не придет ночь с ее мраком, и тогда ты насладишься едине-
нием и осуществлением надежд, и это - слова истины без лжи. - И она про-
изнесла такое двустишие:
Всех дней складки - пусть расправятся,
И в дома забот не ставь ноги.
Скольких дел нам не легко достичь,
Но за ними близок счастья миг".
И потом она подошла ко мне и стала утешать меня мягкими речами, но не
осмеливалась принести мне какойнибудь еды, боясь, что я на нее рассер-
жусь, и не надеялась она, что я склонюсь к ней. Она только хотела подой-
ти ко мне и снять с меня платье, а потом она сказала мне: "О сын моего
дяди, сядь, я расскажу тебе что-нибудь, что займет тебя до конца дня; и
если захочет Аллах великий, не придет еще ночь, как ты уже будешь подле
твоей любимой".
Но я не стал смотреть на нее и принялся ждать прихода ночи и говорил:
"Господи, ускорь приход ночи!" А когда пришла ночь, моя двоюродная сест-
ра горько заплакала и дала мне зернышко чистого мускуса и сказала: "О
сын моего дяди, положи это зернышко в рот [180] и когда ты встретишься со
своей любимой и удовлетворишь с нею свою нужду и она разрешит тебе то,
что ты желаешь, скажи ей такой стих:
О люди влюбленные, Аллахом молю сказать,
Что сделает молодец, коль сильно полюбит он?"
А потом она поцеловала меня и заставила поклясться, что я произнесу
этот стих из стихотворения, только когда буду выходить от этой женщины;
и я отвечал: "Слушаю и повинуюсь". И я вышел вечерней порой, и пошел, и
шел до тех пор, пока не достиг сада. И я нашел его ворота открытыми, и
вошел, и увидел вдали свет, и направился к нему; и, дойдя до него, я
увидел большое помещение со сводом, над которым был купол из слоновой
кости и черного дерева, и светильник был подвешен посреди купола. А по-
мещение устлано было шелковыми коврами, шитыми золотом и серебром, и тут
была большая горящая свеча в подсвечнике из золота, стоявшая под све-
тильником, а посредине помещения был фонтан с разными изображениями, а
рядом с фонтаном - скатерть, покрытая шелковой салфеткой, подле которой
стояла большая фарфоровая кружка, полная вина, и хрустальный кубок, ук-
рашенный золотом. А возле всего этого стоял большой закрытый серебряный
поднос. И я открыл его и увидел на нем всевозможные плоды: фиги, грана-
ты, виноград, померанцы, лимоны и апельсины; и между ними были разные
цветы: розы, жасмины, мирты, шиповник и нарциссы и всякие благовонные
растения.
И я обезумел при виде этого помещения и обрадовался крайней радостью,
и моя забота и горесть прекратились, но только я не нашел там ни одной
твари Аллаха великого..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто шестнадцатая ночь
Когда же настала сто шестнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня,
о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "И я обезумел при
виде этого помещения и обрадовался крайней радостью, но только я не на-
шел там ни одной твари Аллаха великого и не видел ни раба, ни невольницы
и никого, кто бы заботился обо всем этом или сохранял эти вещи. И я си-
дел в этом покое, ожидая прихода моей любимой, пока не прошел первый час
ночи, и второй час, и третий - а она не приходила. И во мне усилились
муки голода, так как я некоторое время не ел пищи из-за сильной любви; и
когда я увидел это место и мне стало ясно, что дочь моего дяди правильно
поняла знаки моей возлюбленной, я отдохнул душою и почувствовал муки го-
лода. И возбудили во мне желание запахи кушаний, бывших на скатерти,
когда я пришел в это место, и душа моя успокоилась относительно единения
с любимой, и захотелось мне поесть. Я подошел к скатерти и поднял покры-
вало и увидел посередине ее фарфоровое блюдо с четырьмя подрумяненными
курицами, облитыми пряностями, а вокруг блюда стояли четыре тарелки: од-
на с халвой, другая с гранатными зернышками, третья с баклавой [181] и четвер-
тая с пышками, и на этих тарелках было и сладкое и кислое. И я поел пы-
шек и съел кусочек мяса и, принявшись за баклаву, съел немного и ее, а
потом я обратился к халве и съел ее ложку, или две, или три, или четыре,
и съел немного курятины и кусок хлеба. И тогда мой живот наполнился, и
суставы у меня расслабли, и я слишком размяк, чтобы не спать, и положил
голову на подушку, вымыв сначала руки, и сон одолел меня, и я не знаю,
что случилось со мной после этого. И я проснулся только тогда, когда ме-
ня обжег жар солнца, так как я уже несколько дней не вкушал сна; и,
проснувшись, я нашел у себя на животе соль и уголь. Я встал на ноги и
стряхнул одежду и повернулся направо и налево, но не увидел никого, и
оказалось, что я лежал на мраморных плитах, без постели, и я смутился
умом и огорчился великим огорчением, и слезы побежали у меня по щекам, и
я опечалился о самом себе. И, поднявшись, я отправился домой, и когда
пришел туда, то увидел, что дочь моего дяди ударяет рукой в грудь и пла-
чет, проливая слезы и соперничая с облаками, что льют дождь, и она гово-
рила такие стихи:
"Дует ветер из мест родных, тихо вея;
И дыханьем любовь в душе взволновал он.
Ветер с востока! Пожалуй к нам поскорее!
Всем влюбленным удел есть свой и удача.
Коль могла бы обнять тебя - обняла бы,
Как влюбленный любимой стан обнимает.
Коль не вижу я брата лик, пусть отнимет
Жизни радость совсем Аллах, и довольно.
Если бы знать мне, растаяло ль его сердце,
Как мое, от огня любви пламенея,
А увидев меня, она поспешно встала и вытерла слезы, и обратилась ко
мне с мягкой речью, и сказала: "О сын моего дяди, ты охвачен любовью, и
Аллах был к тебе милостив, внушив той, кого ты любишь, любовь к тебе, а
я в слезах и в горе из-за разлуки с тобой. Кто меня упрекнет и кто оп-
равдает? Но Аллах да не взыщет с тебя из-за меня!"
Потом она улыбнулась мне и, сняв с меня одежду, расправила ее и ска-
зала: "Клянусь Аллахом, это не запах того, кто наслаждался со своею лю-
бимой! Расскажи же мне, что с тобой случилось, о сын моего дяди!" И я
рассказал ей обо всем, что случилось со мною, и она второй раз улыбну-
лась гневной улыбкой и воскликнула: "Поистине, мое сердце полно боли!
Пусть не живет тот, кто делает тебе больно! Эта женщина сильно превозно-
сится над тобою, и, клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я боюсь для тебя
зла от нее. Знай, о сын моего дяди, объяснение соли такое: ты потонул во
сне и похож на скверное кушанье, отвратительное для души, и тебя следует
посолить, чтобы ты не был извергнут обратно. Ты объявляешь себя благо-
родным влюбленным, а сон для влюбленных запретен, и твои притязания на
любовь лживы. Но и ее любовь к тебе тоже лживая, так как, увидя, что ты
спишь, она не разбудила тебя; если бы ее любовь была искренна, она бы,
наверное, тебя разбудила. А что до угля, то объяснение этого знака та-
кое: очерни Аллах твое лицо, раз ты ложно объявил себя любящим; ты - мо-
лодое дитя, и у тебя только и заботы, что поесть, попить да поспать. Вот
объяснение ее знаков, да освободит тебя от нее великий Аллах!"
Услышав эти слова, я ударил себя рукою в грудь и воскликнул: "Клянусь
Аллахом, это и есть истина, так как я спал, а возлюбленные не спят! Я
сам себе обидчик, и больше всего повредили мне сон и еда! Что теперь бу-
дет?"
И я сильно заплакал и сказал дочери моего дяди: "Укажи мне, что сде-
лать, и пожалей меня - пожалеет тебя Аллах! - иначе я умру". А дочь мое-
го дяди любила меня великой любовью..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто семнадцатая ночь
Когда же настала сто семнадцатая ночь, она сказала:
"Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку:
"И я сказал дочери моего дяди: "Укажи мне, что сделать, и пожалей меня -
пожалеет тебя Аллах!" А она любила меня великой любовью, и ответила: "На
голове и на глазах! Но только, о сын моего дяди, я много раз говорила
тебе: если бы я могла входить и выходить, я бы, наверное, свела тебя с
нею в ближайшее время и накрыла бы вас своим подолом, и я поступаю с то-
бою так лишь для того, чтобы ты был доволен. Если захочет Аллах великий,
я не пожалею крайних усилий, чтобы свести вас; послушай же моих слов и
повинуйся моему приказу. Иди в то самое место и сиди там, а когда будет
время вечера, сядь там же, где ты сидел, и остерегайся что-нибудь
съесть, так как пища навлекает сон. Берегись же заснуть; она придет к
тебе только после того, как минует четверть ночи, да избавит Аллах тебя
от ее зла!"
Услышав эти слова, я обрадовался и стал молиться Аллаху, чтобы прошла
ночь, а когда ночь прошла, я хотел уходить, и дочь моего дяди сказала
мне: "Если встретишься с нею, скажи ей тот прежний стих, когда будешь
уходить". И я ответил: "На голове и на глазах!" - и вышел и пошел в сад,
и увидел, что помещение убрано так, как я видел в первый раз, и там было
все, что нужно из кушаний, закусок и напитков, цветов и прочего. Я под-
нялся в это помещение и почувствовал запах кушаний, и моей душе захоте-
лось их, и я удерживал ее несколько раз, но не мог удержать. И я встал
и, подойдя к скатерти, сиял покрывало и увидел блюдо кур, вокруг которо-
го были четыре тарелки кушаний четырех сортов. И я съел по кусочку от
каждого кушанья, и съел немного халвы и кусок мяса, и выпил шафранной
подливки, которая мне понравилась, и я пил ее много, черпая ложкой, пока
не насытился и не наполнил себе живот. А после этого мои веки опусти-
лись, и, взяв подушку, я положил ее под голову, думая: "Может быть, я
прилягу на нее и не засну". Но глаза мои сомкнулись, и я заснул и не
проснулся раньше, чем взошло солнце; и я нашел у себя на животе иг-
ральную кость, палочку для игры в таб, финиковую косточку и семечко
сладкого рожка. И в помещении не было никакой подстилки или чего-либо
другого, и казалось, что там ничего не было.
И я встал, стряхнул с себя все это, и вышел рассерженный, и шел, пока
не дошел до дому. И я увидел, что дочь моего дяди испускает глубокие
вздохи и говорит такие стихи:
"Худ я телом, и ранено мое сердце,
И струятся вдоль щек моих слез потоки,
И любимый упорен так в обвиненьях,
Но прекрасный что сделает-то прекрасно.
О сын дяди! Наполнил ты страстью сердце, -
Мои очи от горьких слез заболели".
И я начал бранить дочь моего дяди и ругать ее, и она заплакала, а по-
том вытерла слезы и, подойдя ко мне, поцеловала меня и стала прижимать
меня к груди, а я отстранялся от нее и укорял себя.
"О сын моего дяди, - сказала она мне, - ты, кажется, заснул сегодня
ночью". И я отвечал ей: "Да, а проснувшись, я нашел игральную кость, па-
лочку для игры в таб, финиковую косточку и семечко сладкого рожка, и я
не Знаю, почему она так сделала". И я заплакал и, обратившись к Азизе,
сказал: "Растолкуй мне, на что она указывает этими знаками, и скажи, что
мне делать. Помоги мне в том, что со мной случилось!" - "На голове и на
глазах! - сказала она. - Палочкой от таба, которую она положила тебе на
живот, она указывает, что ты пришел, а твое сердце отсутствовало; и она
как будто говорит тебе: любовь не такова, не причисляй же себя к любя-
щим. А косточкой финика она говорит тебе: если бы ты был влюблен, твое
сердце, наверно, горело бы от любви, и ты не вкушал бы сладости сна, ибо
любовь сладка, как финик, и зажигает в душе уголь. Рожковым семечком она
тебе указывает, что сердце любимого утомилось, и говорит тебе: терпи
разлуку с нами, как терпел Иов". Когда я услышал это толкование, в моей
душе вспыхнули огни и в моем сердце усилились горести, и я вскричал:
"Аллах предопределил мне спать, так как у меня мало счастья! О дочь мое-
го дяди, - сказал я потом, - заклинаю тебя жизнью, придумай мне хит-
рость, чтобы я мог добраться до нее". И Азиза заплакала и отвечала: "О
Азиз, сын моего дяди, мое сердце полно дум, и я не могу говорить. Но иди
сегодня вечером в то же место и остерегайся уснуть, тогда ты достигнешь
желаемого. Вот так лучше всего поступить, и конец". - "Если захочет Ал-
лах, я не засну и сделаю так, как ты мне велишь", - сказал я; и дочь мо-
его дяди поднялась и принесла мне пищу, говоря: "Поешь теперь вдоволь,
чтобы у тебя не осталось желания". И я поел досыта, а когда пришла ночь,
Азиза принесла мне великолепное платье, одела меня в него и взяла с меня
клятву, что я скажу той женщине упомянутый стих, и предостерегла меня от
сна. А потом я вышел от дочери моего дяди и отправился в сад и пошел в
помещение. Я посмотрел на сад и стал открывать себе глаза пальцами и
трясти головой, а когда пришла ночь..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто восемнадцатая ночь
Когда же настала сто восемнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня,
о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "И я вошел в сад и
поднялся в помещение, и посмотрел на сад. И когда пришла ночь, я стал
открывать себе глаза пальцами и трясти головой. Я проголодался оттого,
что не спал; и на меня повеяло запахом кушаний, и мой голод усилился, и
тогда я направился к скатерти и, сняв покрывало, съел от каждого кушанья
по кусочку. Я съел кусок мяса и, подойдя к фляге с вином, сказал себе:
"Выпью кубок!", и выпил, а потом выпил второй и третий, до десяти, и ме-
ня ударило воздухом, и я упал на землю, как убитый, и пролежал так, пока
не настал день. И я проснулся и увидал себя вне сада, и на животе у меня
был острый нож и железный дирхем. И я испугался, и взял их и принес до-
мой, и увидел, что дочь моего дяди говорит: "Поистине, я в этом доме
бедная и печальная, нет мне помощника, кроме палача!"
И, войдя, я упал во всю длину, и выронил из рук нож и дирхем, и ли-
шился чувств; а очнувшись от обморока, я осведомил Азизу о том, что со
мною произошло, и сказал ей: "Я не достиг желаемого!" И она сильно опе-
чалилась за меня, увидев, что я плачу и мучаюсь, и сказала: "Я уже обес-
силела, советуя тебе не спать, ты не слушаешь моих советов. Мои слова
тебе ничем не помогут". - "Заклинаю тебя Аллахом, растолкуй мне, на что
указывает нож и железный дирхем!" - сказал я ей; и она отвечала: "Желез-
ным дирхемом она указывает тебе на свой правый глаз и заклинает тебя им
и говорит: "Клянусь господом миров и моим правым глазом, если ты вер-
нешься другой раз и уснешь, я зарежу тебя этим ножом!" И я боюсь для те-
бя зла от ее коварства, о сын моего дяди, и мое сердце полно печали о
тебе, но я не могу говорить. Если ты знаешь, что, вернувшись к ней, не
заснешь, - возвращайся к ней и берегись сна, тогда ты получишь то, что
тебе нужно; если же ты знаешь, что, вернувшись к ней, заснешь, как всег-
да, и после этого пойдешь к ней и вправду заснешь, - она тебя зарежет".
"А как же мне поступить, о дочь моего дяди? Прошу тебя, ради Аллаха,
помоги мне сегодня ночью!" - воскликнул я, и она сказала: "На глазах и
на голове! Но только если ты послушаешься моих слов и будешь повино-
ваться моему приказу, нужда твоя будет исполнена". - "Я слушаю твои сло-
ва и повинуюсь твоему приказу!" - воскликнул я; и она сказала: "Когда
настанет время уходить, я скажу тебе". А затем она прижала меня к груди
и, положив меня в постель, до тех пор растирала мне ноги, пока меня не
охватила дремота, а когда я погрузился в сон, она взяла опахало, села
около изголовья и обвевала мое лицо до конца дня. А под вечер она разбу-
дила меня; и, проснувшись, я увидел, что она у моего изголовья с опаха-
лом в руках и так плачет, что слезы промочили ей одежду, но, увидев, что
я проснулся, она вытерла слезы и принесла кое-какой еды; и когда я стал
отказываться, сказала мне: "Разве я не говорила тебе: "Слушайся меня и
ешь". И я принялся есть, не противореча ей, и она клала мне пищу в рот,
а я жевал, пока не наполнился, и потом она напоила меня отваром грудной
ягоды с сахаром и, вымыв мне руки, осушила их платком и обрызгала меня
розовой водой. И я сидел с ней в полном здоровье, а когда смерклось, она
надела на меня одежду и сказала: "О сын моего дяди, бодрствуй всю ночь и
не засыпай; она придет к тебе сегодня только в конце ночи, и если захо-
чет Аллах, ты сегодня ночью встретишься с нею. Но не забудь моего нас-
тавления". И она заплакала, и моему сердцу стало больно за нее, что она
так много плачет. "Какое же это наставление?" - спросил я; и она сказа-
ла: "Когда будешь уходить от нее, скажи ей стих, который я раньше гово-
рила"" И я ушел от нее радостный, и отправился в сад, и вошел в помеще-
ние сытый, и сел, и бодрствовал до четверти ночи. А затем ночь показа-
лась мне длинной, как год, и я сидел, бодрствуя, пока не прошло три чет-
верти ночи и закричали петухи, и я почувствовал сильный голод из-за дол-
гого бдения. И я подошел к столику и ел, пока не насытился, и голова моя
отяжелела, и я захотел заснуть, но вдруг увидел свет, который приближал-
ся издалека. Тогда я встал, вымыл руки и рот и разбудил свою душу, и че-
рез малое время вдруг та женщина приходит с десятью девушками, и она
между ними - как луна между звезд. На ней было платье из зеленого атла-
са, вышитое червонным золотом, и она была такова, как сказал поэт:
Кичится с любимыми, одета в зеленое,
Застежки расстегнуты и кудри распущены.
"Как имя?" - я ей сказал; она мне ответила:
"Я та, что всех любящих сердца прижгла углями". И стал я ей сетовать
на то, что терпел в любви.
Она ж: "Не знаешь ты, что камню ты плачешься?"
"Пусть камень - душа твоя, - в ответ я сказал тогда, -
Заставил ведь течь Аллах из камня воды поток".
И, увидев меня, она засмеялась и воскликнула: "Как это ты не заснул и
сон не одолел тебя? Раз ты бодрствовал всю ночь, я знаю, что ты - влюб-
ленный, так как примета любящих - не спать ночью в борьбе со страстями".
Затем она обратилась к невольницам и подмигнула им, и те удалились; а
она подошла ко мне, и прижала меня к груди и поцеловала меня, а я поце-
ловал ее, - и это была ночь радости для сердца и прохлады для взора, как
сказал о ней поэт:
Век приятнее я не знал ночей, чем такая ночь,
Когда кубок мой не стоял совсем без дела.
Различил я сон и глаза мои в эту ночь совсем,
По браслет ножной я с серьгою свел надолго.
И мы легли вместе и проспали до утра, и тогда я хотел уйти, но он
вдруг схватила меня и сказала: "По стой, я тебе что то скажу..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
|
