 |
|
Двадцать третья ночь
Когда же настала двадцать третья ночь, она сказала: "Дошло до меня, о
счастливый царь, что горбатый конюх заговорил с везирем, отцом невесты,
и сказал ему: "Да проклянет Аллах того, кто был этому причиной!" А ве-
зирь сказал: "Вставай, выходи отсюда!" Но горбун отвечал: "Что я, сумас-
шедший, что ли, чтобы уйти с тобою без позволения ифрита? Он сказал мне:
"Когда взойдет солнце, выходи и иди своей дорогой". Что, взошло солнце
или нет?" - "Кто тебя сюда привел?" - спросил тогда везирь; и конюх ска-
зал: "Я вчера пришел сюда за нуждою, и вдруг из воды вылезла мышь и зак-
ричала на меня и стала расти, и сделалась буйволом. И он сказал мне сло-
ва, которые вошли мне в ухо, и оставил меня и ушел, да проклянет Аллах
невесту и тех, кто меня женил на ней!"
И везирь подошел к конюху и вынул его из отверстия, и тот выбежал, не
веря, что солнце взошло, и пошел к султану и рассказал ему, что у него
случилось с ифритом.
Что же касается везиря, отца невесты, то он вошел в дом смущенный, не
зная, что думать о деле своей дочери, и сказал ей: "Дочь моя, разъясни
мне, что с тобою случилось?" И она сказала: "Жених, перед которым меня
вчера открывали, провел со мною ночь и взял мою девственность, и я по-
несла от него; и если ты мне не веришь, то вот на скамеечке его чалма, а
его платье под матрацем, и в нем что-то завернуто, я не знаю что".
И, услышав эти слова, ее отец вошел под намет и увидел чалму
Бедр-ад-дина Хасана, сына своего брата, и тотчас же взял ее в руки и по-
вертел и сказал: "Это чалма везирей, - она сделана в Мосуле!" И он уви-
дел ладанку, зашитую в тарбуше, и взял ее и распорол, и, взяв одежду Ха-
сана, нашел в ней кошель, где была тысяча динаров.
И, открыв кошель, он увидел там бумагу и прочитал ее, и это оказалась
расписка еврея на имя Бедр-ад-дина Хасана, сына Нур-ад-дина Али каирско-
го, и тысячу динаров он тоже нашел.
И, прочитав эту записку, Шамс-ад-дин испустил крик и упал без созна-
ния, а придя в себя и поняв сущность дела, он изумился и воскликнул:
"Нет бога, кроме Аллаха, властного на всякую вещь!"
"О дочь моя, - спросил он, - знаешь ли ты, кто лишил тебя невиннос-
ти?" И она ответила: "Нет". И тогда везирь сказал: "Это мой племянник,
сын твоего дяди, а эта тысяча динаров - приданое за тебя. Хвала Аллаху!
О, если бы я знал, как случилась эта история!" Потом он вскрыл зашитую
ладанку и нашел в ней исписанную бумажку, где были написаны числа почер-
ком его брата, Нурад-дина каирского, отца Бедр-ад-дина Хасана.
И, увидев почерк своего брата, Шамс-ад-дин произнес:
"Я таю с тоски, увидя следы любимых,
На родине их потоками лью я слезы.
Прошу я того, кто с ними судил расстаться,
Чтоб мне даровал когда-нибудь он свиданье".
А окончив стихи, он прочитал бумажку, бывшую в ладанке, и увидел в
ней число того дня, когда Нур-ад-дин женился на дочери везиря Басры и
вошел к ней, и число дня рождения Бедр-ад-дина Хасана, и возраст
Нур-ад-дина ко времени его смерти, - и изумился и затрясся от восторга;
и, сличив то, что произошло с его братом, с тем, что случилось с ним са-
мим, он увидел, что одно совпадает с другим и что его брак и брак
Нур-ад-дина сходятся в числе и ночь их свадьбы и день рождения
Бедр-ад-дина и его дочери Ситт-аль-Хусн тоже совпадают.
И он взял эту бумагу и пошел с ней к султану и рассказал ему, что
случилось, от начала до конца; и царь удивился и велел тотчас же запи-
сать это дело. И везирь просидел, ожидая сына своего брата, весь этот
день, но он не пришел, и на второй день и на третий тоже - до седьмого
дня, и о нем не было вестей. И тогда везирь сказал: "Я непременно сделаю
дело, которого еще никто не делал!"
И он взял чернильницу и калам и начертил на бумаге расположение всей
комнаты и обозначил, что кладовая находится там-то, а такая-то занавеска
- там-то, и записал все, что было в комнате, а потом он свернул запись и
велел убрать вещи, а тюрбан, ермолку, фарджию и кошель он взял и убрал к
себе, заперев их железным замком и запечатав их до той поры, пока не
прибудет сын его брата, Хасан басрийский.
Что же до дочери везиря, то ее месяцы кончились, и она родила мальчи-
ка, подобного луне и похожего на отца красотой, прелестью, совершенством
и блеском, и ему обрезали пуповину и насурьмили глаза, и передали
нянькам, и назвали Аджибом.
И день был для него точно месяц, а месяц - как год; и когда над ними
прошло семь лет, везирь отдал его учителю и поручил ему воспитывать его,
научить его чтению и дать ему хорошее образование. И Аджиб пробыл в шко-
ле четыре года и начал драться со школьниками, и ругал их, и говорил им:
"Кто из вас мне равен? Я сын каирского везиря!" И дети собрались и пожа-
ловались старшему на то, что терпели от Аджиба, и старший сказал им:
"Завтра, когда он придет, я научу вас, что сказать ему, и он закается
ходить в школу. Когда он завтра придет, сядьте вокруг него и говорите:
"Клянемся Аллахом, только тот будет играть с нами в эту игру, кто ска-
жет, как зовут его мать и отца, а кто не знает имени своей матери и от-
ца, тот сын греха и не будет играть с нами!"
И когда наступило утро и они пришли в школу и явился Аджиб, дети ок-
ружили его и сказали: "Мы будем играть в одну игру, но только тот будет
играть с нами, кто скажет нам имя своей матери и отца". И все ответили:
"Хорошо!" И один сказал: "Меня зовут Маджид, а мою мать - Алавия, а отца
- Изз-ад-дин"; и другой тоже сказал такие же слова. И когда очередь дош-
ла до Аджиба, он сказал: "Меня зовут Аджиб, мою мать - Ситт-аль-Хусн, а
отца - Шамс-ад-дин, везирь в Каире". Но ему закричали: "Везирь тебе не
отец!" - "Везирь правда мой отец", - возразил Аджиб; и тогда дети стали
смеяться над ним и захлопали в ладоши и сказали: "Его отца не Знают!
Вставай, уходи от нас, с нами будет играть только тот, кто знает, как
зовут его отца".
И дети тотчас же разбежались и стали смеяться над Аджибом, и у него
стеснилась грудь, и он задохнулся от плача. И старший сказал ему: "Мы
знаем, что везирь - твой дед, отец твоей матери Ситт-аль-Хусн, но не
твои отец. А твоего отца ты не знаешь, и мы тоже, так как султан выдал
твою мать замуж за горбатого конюха, и пришли джинны и проспали с ней, -
и у тебя нет отца, которого бы знали. Не думай же больше равняться с
детьми в школе, пока не узнаешь, кто твой отец, а иначе ты будешь среди
них сыном разврата. Не видишь ты разве, что сын торговца зовется по от-
цу? А ты? Твой дед - везирь в Каире, а твоего отца мы не знаем и гово-
рим: нет у тебя отца! Приди же в разум!"
И, услышав от старшего из детей эти слова и позорящие его речи, Аджиб
тотчас же поднялся и пошел к своей матери, Ситт-аль-Хусн, и стал ей жа-
ловаться плача, не плач мешал ему говорить. И когда его мать услыхала
его слова и рыдания, ее сердце загорелось огнем, и она спросила: "О сын
мой, почему ты плачешь? Расскажи мне, что с тобою случилось".
И Аджиб рассказал ей, что он услышал от детей и от старшего, и спро-
сил: "Кто же мой отец, матушка?" - "Твой отец везирь в Каире", - сказала
Ситт-аль-Хусн; но Аджиб воскликнул: "Не лги мне, везирь - твой отец, а
не мой! Кто же мой отец? Если ты не скажешь мне правду, я убью себя этим
кинжалом".
И, услышав упоминание об его отце, Ситт-аль-Хусн заплакала, вспоминая
сына своего дяди и думая о том, как ее открывали перед Бедр-ад-дином Ха-
саном басрийскю! и что с нее с ним случилось. И она произнесла такие
стихи:
"Любовь в душе оставив, они скрылись,
И земли тех, кого люблю, - далеко.
Ушли они, и с ними ушло терпенье,
Расставшись со мною, и трудно уж мне быть стойким"
Уехали - и радость улетела,
Исчез мой покой - и нет уже мне покоя.
И слезы они пролили мои, расставшись,
И льются из глаз обильно они в разлуке.
Но если когда захочется мне их видеть
И долго их мне придется прождать в волненье,
То вызову вновь я в сердце своем их образ,
И будут думы, страсть, тоска и горе.
О вы, чья память стала мне одеждой, -
Ведь, кроме страсти, нет у меня рубахи, -
Любимые, доколь продлится это
И долго ль меня вы будете сторониться?"
И она стала плакать и кричать, и сын ее тоже; и вдруг вошел к ним ве-
зирь, и при виде их слез его сердце загорелось, и он спросил: "Почему вы
плачете?" И Ситт-аль-
Хусн рассказала ему, что произошло у ее сына с детьми в школе; и он
тоже заплакал, вспомнив своего брата и то, что между ними было и что
произошло с его дочерью, и не знал он, что таится за этим делом.
И везирь тотчас же пошел и поднялся в диван и, войдя к царю, расска-
зал ему, что случилось, и попросил у него разрешения поехать и напра-
виться в город Басру, чтобы расспросить о своем племяннике, и еще он
попросил султана написать ему указы во все земли, чтобы он мог взять сы-
на своего брата, где бы он его ни нашел.
И он заплакал перед султаном, и сердце султана сжалилось, и он напи-
сал ему указы во все земли и области.
И везирь обрадовался и призвал на султана благословение, и тотчас же
ушел и снарядился для путешествия, захватив все необходимое и взяв с со-
бою дочь и внука Аджиба. И везирь ехал первый день, и второй день, и
третий, пока не прибыл в город Дамаск, и он нашел там деревья и каналы,
подобно тому, как сказал об этом поэт:
Когда пришлось нам прожить в Дамаске и ночь и день,
Судьба клялась, что подобной ночи не будет впредь.
И спали мы, а сумрак ночи беспечен был,
И с улыбкой утро седые ветви тянуло к нам.
И заря казалась в тех ветках нам словно жемчугом,
Что рукою ветра срывается и слетает вниз.
И читали птицы, а пруд страницею был для них,
И писали ветры, а облако точки ставило.
И везирь расположился на площади Камешков и расставил палатки и ска-
зал своим слугам: "Мы отдохнем Здесь два дня!" И слуги пошли в город по
своим делам: один - продать, другой - купить, этот - в баню, а тот - в
мечеть сынов Омейи [49], равной которой нет в мире.
А Аджиб вышел с евнухом, и они пошли в город прогуляться, и евнух шел
сзади Аджиба с такой дубиной, что если бы ею ударить верблюда, он бы не
встал.
И когда жители Дамаска увидели Аджиба и его стройный стан и блеск и
совершенство (а он был мальчик редкой красоты - нежный и выхоленный,
мягче северного ветра, и слаще чистой воды для жаждущего, и сладостнее
здоровья для больного), за ним последовал весь народ, и сзади него бежа-
ли, и стали обгонять его, и садились на дороге, чтобы, когда он пройдет,
посмотреть на него. И раб, по предопределенному велению, остановился
возле лавки его отца, Бедр-ад-дина Хасана. (А у того вырос на лице пу-
шок, и ум его стал совершенным за эти двенадцать лет; и повар уже умер,
и Бедр-ад-дин Хасан получил его деньги и лавку, так как тот признал его
у судей и свидетелей своим сыном.)
И в тот день, когда его сын с евнухом остановились возле лавки,
Бедр-ад-дин посмотрел на своего сына и увидел, что он обладает величай-
шей красотой, его душа затрепетала, и кровь его взволновалась из-за при-
зыва родной крови, и его сердце привязалось к нему.
А он сварил подслащенных гранатовых зернышек, и Аллахом внушенная лю-
бовь поднялась в нем, и он позвал своего сына Аджиба и сказал: "О госпо-
дин, о тот, кто овладел моим сердцем и душой и взволновал все мое су-
щество, не хочешь ли ты войти ко мне, чтобы залечить мое сердце и поесть
моего кушанья?" - и из глаз его, помимо его воли, потекли слезы, и он
подумал о том, чем он был и чем стал сейчас.
И когда Аджиб услышал слова своего отца, его сердце взволновалось, и
он посмотрел на евнуха и сказал: "Мое сердце взволновано из-за этого по-
вара; он как будто расстался с сыном. Войдем к нему, чтобы залечить его
сердце, и съедим его угощение. Может быть, за то, что мы это сделаем,
Аллах соединит нас с нашим отцом". Но евнух, услышав слова Аджиба, воск-
ликнул: "Вот хорошо, клянусь Аллахом! Сын везиря будет есть в харчевне!
Я отгоняю от тебя людей этой палкой, чтобы они на тебя не смотрели, и я
не буду спокоен за тебя, если ты войдешь когда-нибудь в эту лавку".
И, услышав эти слова, Бедр-ад-дин Хасан удивился и повернулся к евну-
ху, и слезы потекли по его щекам; и тогда Аджиб сказал евнуху: "Мое
сердце полюбило его". Но евнух ответил: "Оставь эти речи и не входи!" И
тут отец Аджиба обратился к евнуху и сказал ему: "О старший, почему тебе
не залечить мое сердце и не войти ко мне? О ты, что подобен черному каш-
тану с белой сердцевиной, о ты, о ком сказал кто-то из описавших его..."
И евнух рассмеялся и воскликнул: "Что ты сказал? Ради Аллаха, говори и
будь краток!" И Бедр-аддин тотчас же произнес такие стихи:
"Когда не был бы образован он и верен так,
Облачен бы не был он полной властью в домах вельмож.
И в гарем бы не был допущен он, о благой слуга!
Так прекрасен он, что с небес ему служат ангелы".
И евнух удивился этим словам и, взяв Аджиба, вошел в харчевню, и
Бедр-ад-дин Хасан наполнил высокую миску гранатными зернышками (а они
были с миндалем и сахаром), и оба стали есть вместе; и Бедр-ад-дин Хасан
сказал: "Вы обрадовали нас, кушайте же на здоровье и в удовольствие!"
Потом Аджиб сказал своему отцу: "Садись поешь с нами, может быть Аллах
соединит нас, с кем мы хотим "; и Бедр-ад-дин Хасан спросил: "О дитя
мое, несмотря на твой юный возраст, ты испытал разлуку с любимыми?""Да,
дядюшка, - ответил Аджиб, - мое сердце сгорело от разлуки с любимым: это
мой отец, и мы с моим дедом выехали и ищем его по разным странам. Горе
мне! Когда мы соединимся?"
И он горько заплакал, и его отец заплакал из-за разлуки с ним, и ему
вспомнилась разлука с любимыми и отдаленность от матери, и евнух тоже
опечалился из-за него.
И они все поели и насытились, а после этого они вышли из лавки
Бедр-ад-дина Хасана, и тот почувствовал, что душа его рассталась с телом
и ушла с ними, и не мог вытерпеть без них одного мгновения.
И он запер лавку и пошел за ними следом, не зная, что это его сын, и
ускорил шаг, чтобы догнать их прежде, чем они выйдут из больших ворот; и
евнух обернулся к нему и спросил: "Что тебе?" И Бедр-ад-дин Хасан сказал
им: "Когда вы от меня ушли, я почувствовал, что душа моя отправилась с
вами. А у меня дело в городе, за воротами, и мне захотелось проводить
вас, чтобы сделать это дело и вернуться".
И тут евнух рассердился и сказал Аджибу: "Этого я и боялся! Мы съели
кусочек, который был злосчастным и считается для нас благодеянием, и по-
вар теперь следует за нами с места на место".
И Аджиб повернулся и, увидев за собой повара, пришел в гнев и сказал
евнуху: "Пусть его идет по дороге мусульман, а когда мы выйдем к палат-
кам и увидим, что он за нами следует, мы отгоним его".
И он опустил голову и пошел, и евнух сзади него; и Бедр-ад-дин Хасан
следовал за ними до площади Камешков. И они приблизились к шатрам и
обернулись и увидели Хасана позади себя, тогда Аджиб рассердился и испу-
гался, что евнух все расскажет его деду.
И он исполнился гнева и огорчился тем, что про него скажут: "Он захо-
дил в харчевню, и повар шел за ним", - и обернулся и увидел, что глаза
Хасана смотрят в его глаза, - и он стал как бы телом без души.
И Аджиб подумал, что его глаз - глаз недруга, или что он сын развра-
та, и, еще больше рассердившись, взял камень и ударил им своего отца, и
Бедр-ад-дин Хасан упал без чувств, и кровь потекла по его лицу.
И Аджиб с евнухом пошли к палаткам, а Бедр-ад-дин Хасан, придя в се-
бя, вытер кровь и, оторвав кусок своей чалмы, завязал себе голову и стал
упрекать себя и сказал: "Я обидел мальчика! Я запер лавку и пошел за
ним, и он решил, что я недруг". И он затосковал по своей матери, которая
находилась в Басре, и заплакал о ней и произнес:
"Прося справедливости, судьбу ты обидел бы:
Ее не кори - не так ее сотворили.
Бери что придется ты и горе кинь в сторону,
И смуты и радости всегда в жизни будут".
После этого Бедр-ад-дин продолжал продавать кушанья, а везирь, его
дядя, пробыл в Дамаске три дня, а потом уехал и направился в Химс я
вступил туда, - и по дороге, где бы он ни останавливался, он все искал.
И он продолжал ехать, пока не прибыл в Диар-Бекр, и Мардшг, и Мосул [50],
и не прерывал путешествия до города Басры. И, вступив туда, он пошел к
султану и встретился с ним, и султан оказал ему уважение и отвел для не-
го почетное жилище и спросил о причине его прибытия.
И везирь рассказал ему свою историю и прибавил, что везирь Нур-ад-дин
Али - его брат, и султан призвал на него милость Аллаха и сказал: "О
господин, он был моим везирем пятнадцать лет, и я очень любил его, и он
умер и оставил сына, но тот пробыл здесь после его смерти только один
месяц и исчез, и мы не получили о нем вестей. Но его мать у нас, так как
она дочь моего старого везиря".
Услышав от царя, что мать его племянника здорова, везирь Шамс-ад-дин
обрадовался и сказал: "О царь, я хочу повидаться с нею"; и царь тотчас
же позволил ему, и Шамс-ад-дин вошел к ней, в дом своего брата
Нур-ад-дина. И он повел взором по сторонам и поцеловал пороги в доме и
подумал о своем брате Нур-ад-дине Али, который умер на чужой стороне, и
заплакал и произнес:
"В жилище хожу, в жилище хожу я Лейлы [51],
Целую я там то ту, то другую стену.
Но любит душа не стены того жилища,
А любит душа того, кто живал в жилище".
И он прошел через дверь в большой двор и увидел другую дверь, с ка-
менными сводами, выложенную разным мрамором всех цветов, и прошел по
долгу и осмотрел его и обвел его взором - и увидел имя своего брата
Нур-ад-дина, написанное там золотыми чернилами.
И, подойдя к надписи, он поцеловал ее и заплакал, и вспомнил о разлу-
ке с братом и произнес такие стихи:
"Расспрашивал солнце я о вас, лишь взойдет оно,
И молнию вопрошал, едва лишь блеснет она.
И сплю я, свиваемый и вновь развиваемый
Рукою тоски, но все ж на боль я не жалуюсь.
Любимые, если время долго уж тянется,
То знайте - разлука на куски растерзала нас,
И если моим глазам вы дали б увидеть вас,
То было бы лучше так и мы б с вами встретились.
Не думайте, что другим я занят! Поистине,
Не может душа моя к другому любви вместить".
И он пошел дальше и пришел к комнате жены своего брата, матери
Бедр-ад-дина Хасана басрийского. А она во время отсутствия сына, не пе-
реставая, рыдала и плакала, и когда годы продолжились над нею, она сде-
лала сыну мраморную гробницу посреди комнаты и плакала над ней днем и
ночью и спала только возле этой гробницы.
И когда везирь пришел к ее жилищу, он, остановившись за дверью, услы-
шал, как она говорит над гробницей:
"Могила, исчезла ли в тебе красота его?
Погас ли в тебе твой свет, сияющий лик его?
Могила, могила, ты не сад и не свод небес, -
Так как же слились в тебе и месяц и ветвь?"
И когда она говорила, вдруг вошел к ней везирь Шамс-ад-дин и поздоро-
вался с нею и сообщил ей, что он брат ее мужа, а потом он рассказал, что
случилось, и разъяснил ей всю историю, и поведал, что ее сын Бедрсад"
дин Хасан провел целую ночь с его дочерью десять лет тому назад, а утром
исчез. "А моя дочь понесла от твоего сына и родила мальчика, который со
мной, и он твой внук и сын твоего сына от моей дочери".
И, услышав весть о своем сыне и увидев своего деверя, она упада к его
ногам и стала целовать их, говоря:
"Награди Аллах возвестившего, что вы прибыли!
Он доставил мне наилучшее, что я слышала.
Будь доволен он тем, что порвано, подарила бы
Ему душу я, что истерзана расставанием".
Потом везирь послал за Аджибом, и когда он пришел, его бабка обняла
его и заплакала, и везирь Шамс-ад-дин сказал ей: "Теперь не время пла-
кать, теперь время тебе собираться, чтобы ехать с нами в земли египетс-
кие. Быть может, Аллах соединит нас и тебя с твоим сыном и моим племян-
ником!"
И она отвечала: "Слушаю и повинуюсь!" - и тотчас же поднялась и соб-
рала свои вещи, и сокровища, и девушек и немедленно снарядилась; а ве-
зирь Шамс-ад-дин пошел к султану Басры и простился с ним, и тот послал с
ним подарки и редкости для султана Египта.
И Шамс-ад-дин тотчас же выехал и, достигнув окрестностей города Да-
маска, остановился в Кануне [52] и разбил палатки и сказал тем, кто был с
ним: "Мы пробудем здесь неделю, пока не купим султану подарки и редкос-
ти".
И тогда Аджиб вышел и сказал евнуху: "О Ляик, мне хочется прогу-
ляться! Пойдем отправимся на рынок, пройдем в Дамаск и посмотрим, что
случилось с тем поваром, у которого мы ели, а потом ранили его в голову.
Он ока зал нам милость, и мы дурно поступили с ним".
И евнух ответил: "Слушаю и повинуюсь!" И Аджиб вместе с евнухом вышел
из палатки, движимый кровным влечением к отцу, и они тотчас же вошли в
город и, не переставая, шли, пока не дошли до харчевни. И они увидели,
что повар стоит в лавке (а время близилось к закату солнца), и случилось
так, что он сварил гранатных зернышек. И когда они подошли к нему и Ад-
жиб взглянул на него, он почувствовал к нему влечение и увидел след уда-
ра камнем у него на лбу, и сказал ему: "Мир тебе! Знай, что мое сердце с
тобою". И внутри Бедр-ад-дина все взволновалось, когда он взглянул на
мальчика, и сердце его затрепетало, и он склонил голову к земле и хотел
и не мог повернуть язык во рту, а потом он поднял голову, униженно и
смиренно, и произнес такие стихи:
"Стремился к любимым я, но только увидел их -
Смутился и потерял над сердцем и взором власть.
И в страхе, с почтением понурил я голову,
И чувства свои я скрыть хотел, по не скрыл я их.
И свитками целыми готовил упреки я, -
Когда же мы встретились, я слова не вымолвил".
Потом он сказал им: "Залечите мое сердце и поешьте моего кушанья.
Клянусь Аллахом, едва я посмотрел на тебя, мое сердце затрепетало, и я
последовал за гобой, будучи без ума". - "Клянусь Аллахом, ты нас любишь,
- сказал Аджиб, - и мы съели у тебя кусочек, а ты возложил на нас пос-
ледствия этого и хотел нас опозорить. Но мы съедим у тебя что-нибудь,
только с условием, что ты дашь клятву не выходить за нами и не преследо-
вать нас. Иначе мы больше не вернемся к тебе; а мы пробудем Здесь неде-
лю, пока мой дед не купит подарки для царя".
И Бедр-ад-дин сказал: "Быть по-вашему!" И Аджиб с евнухом вошли в
лавку, и тогда Бедр-ад-дин подал им мяску с гранатными зернышками, и Ад-
жиб сказал: "Поешь с нами! Может быть, Аллах облегчит нашу тяготу". И
Бедр-ад-дин обрадовался и стал есть с ними, уставясь в лицо Аджиба, и
его сердце и чувства привязались к нему; но Аджиб сказал: "Не говорил ли
я, что ты влюбленный и надоедливый! Довольно тебе глядеть мне в лицо!"
И, услышав слова своего сына, Бедр-ад-дин произнес:
"Для тебя в душе сохранил я тайну сокрытию:
Обвита молчаньем моим она, не узнать ее.
И позорящий светоносный месяц своей красой
И той прелестью, что подобна утру светящему,
Твой блестящий лик в нас желанья будит, - конца им нет,
И сулит свиданья и долгие и частые.
Ужель растаю от жара я, раз твой лик - мой рай,
И умру ль от жажды, коль райский ключ мне слюна
твоя"
И Бедр-ад-дин стал кормить то Аджиба, то евнуха, и они ели, пока не
насытились, а потом встали, и Хасан басрийский поднялся и полил им на
руки воды и, отвязав от пояса шелковую салфетку, вытер им руки и опрыс-
кал их розовой водой из бывшей у него фляги. И потом он вышел из лавки и
вернулся с кружкой питья, смешанного из розовой воды с мускусом, и, пос-
тавив ее перед ними, сказал: "Довершите вашу милость!"
И Аджиб взял и отпил и протянул кружку евнуху, и они пили, пока у них
не наполнились животы, и оба насытились до сытости, необычайной для них.
И после того они ушли и торопились, пока не достигли палаток, и Аджиб
пошел к своей бабке, матери его отца, Бедр-ад-дина Хасана, и она поцело-
вала его и подумала о своем сыне Бедр-ад-дине Хасане и вздохнула и стала
плакать, и затем сказала:
"Я прежде надеялась, что снова мы встретимся, -
Ведь жить, когда вы вдали, мне больше не хочется,
Клянусь я, в душе моей одно лишь стремленье к вам,
И тайны Аллах, господь, сокрытые ведает".
И затем она спросила Аджиба: "О дитя мое, где ты был?" И он ответил:
"В городе Дамаске". И тогда она подала ему миску гранатных зернышек (а
они были не очень сладкие) и сказала евнуху: "Садись с господином!"
И евнух воскликнул про себя: "Клянусь Аллахом, нет у пас охоты до
еды!" - и сел; а что до Аджиба, то, когда он сел, его живот был наполнен
тем, что он съел и выпил. И он взял кусок хлеба и обмакнул его в гранат-
ные зернышки и съел, и нашел их недостаточно сладкими, так как был сыт.
"Фу! Что это за мерзкое кушанье!" - воскликнул он. И его бабка сказала:
"О дитя мое, ты хулишь мое кушанье, а я сама его варила, и никто не уме-
ет так его варить, как я, кроме твоего отца, Бедр-ад-дина Хасана". - "О
госпожа, - сказал Аджиб, - твоя стряпня отвратительна! Мы сейчас видели
в городе повара, который сварил таких гранатных зернышек, что их запах
раскрывает сердца, а его кушанье хочется съесть целиком. А твое кушанье
в сравнении с ним ничего не стоит".
Услышав эти слова, бабка Аджиба пришла в сильный гнев и посмотрела на
евнуха..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двадцать четвертая ночь
Когда же наступила двадцать четвертая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что бабка Аджиба, услышав его слова, разгнева-
лась и посмотрела на евнуха и сказала ему: "Горе тебе! Ты испортил моего
внука, так как заходил с ним в харчевню!"
И евнух испугался и стал отрицать и сказал: "Мы не
Заходили в харчевню, а только проходили мимо". - "Клянусь Аллахом, мы
заходили и ели, и его кушанье лучше твоего!" - сказал Аджиб; и тогда его
бабка поднялась и рассказала об этом брату своего мужа и вызвала в нем
гнев на евнуха.
И евнух явился к везирю, и тот сказал ему: "Зачем ты заходил с моим
внуком в харчевню?"
И евнух испугался и сказал: "Мы не заходили!" Но Аджиб воскликнул:
"Мы зашли и поели гранатных зернышек досыта, и повар напоил нас медом со
снегом и с сахаром!" И везирь еще больше разгневался на евнуха и спросил
его, но тот все отрицал.
И тогда везирь воскликнул: "Если твои слова - правда, сядь и поешь
перед нами!" И евнух подошел и хотел есть, но не мог, и бросил кусок
хлеба и сказал: "О господин мой, я сыт со вчерашнего дня!"
И везирь понял, что он ел у повара, и велел рабам повалить его, и
принялся его больно бить.
И евнух завопил и сказал: "О господин, не бей меня, я расскажу тебе
правду!" И тогда его перестали бить; и везирь воскликнул: "Говори по ис-
тине!" И евнух сказал: "Знай, что мы вошли в харчевню, когда повар варил
гранатные зернышки, и он поставил их перед нами, и, клянусь Аллахом, я в
жизни не ел ничего подобного им и не пробовал ничего сквернее того, что
перед нами".
И мать Бедр-ад-дина Хасана рассердилась и сказала: "Непременно пойди
к этому повару и принеси от него миску гранатных зернышек! Покажи их
твоему господину, и пусть он скажет, которые лучше и вкуснее". - "Хоро-
шо!" - сказал евнух; и она тотчас дала ему миску и полдинара, и он отп-
равился и, придя в харчевню, сказал повару: "Мы поспорили в доме моего
господина о твоем кушанье, так как у них тоже готовили гранатные зерныш-
ки. Дай нам твоего кушанья на эти полдинара и берегись: мы наелись бо-
лезненных ударов за твою стряпню".
И Бедр-ад-дин Хасан засмеялся и сказал: "Клянусь Аллахом, этого ку-
шанья никто не умеет готовить, кроме меня и моей матери, а она теперь в
далеких странах!"
И он взял миску и налил в нее кушанье и облил его сверху мускусом и
розовой водой, и евнух забрал миску и поспешно пришел к ним.
И мать Хасана взяла кушанье и попробовала его, и, увидев, как оно
вкусно и отлично состряпано, она узнала, кто его стряпал, и вскрикнула,
а затем упала без чувств.
И везирь оторопел, а потом брызнул на нее розовой водой, - и через
некоторое время она очнулась и сказала: "Если мой сын еще на свете, то
никто не сварит так гранатных зернышек, кроме него! Это мой сын,
Бедр-ад-дин Хасан, наверно и несомненно, так как это кушанье могу гото-
вить только я, и я научила Бедр-ад-дина его стряпать".
И, услышав ее слова, везирь сильно обрадовался и воскликнул: "О, как
я стремлюсь увидеть сына моего брата! Увидим ли, что судьба соединит нас
с ним! Мы просим о встрече с ним одного лишь великого Аллаха!"
И везирь в тот же час и минуту поднялся и кликнул людей, бывших с
ним, и сказал: "Пусть пойдут из вас двадцать человек к этой харчевне и
разрушат ее, а повара свяжите его чалмой и притащите силой ко мне, но не
причиняйте ему вреда!"
И они сказали: "Хорошо!", а везирь тотчас же поехал в "Обитель
счастья" и, повидавшись с наместником Дамаска, ознакомил его с письмами
султана, которые были у него с собою; и наместник положил их на голову,
сначала поцеловав их, а потом спросил: "А где же твой обидчик?" - "Это
один повар", - отвечал везирь. И наместник тотчас же велел своим прид-
ворным отправиться в его харчевню; и они пошли и увидели, что она разру-
шена и все в ней поломано, так как, когда везирь поехал во дворец, ею
люди сделали то, что он приказал, и сидели, ожидая возвращения везиря из
дворца, а Бедр-ад-дин говорил: "Посмотри-ка! Что это такое нашли в гра-
натных зернышках, что со мной случилось подобное дело?"
И когда везирь вернулся от дамасского наместника (а тот разрешил ему
взять своего обидчика и выехать с ним), он вошел в палатку и потребовал
повара, - и того привели, скрученного чалмой. И Бедр-ад-дин Хасан пос-
мотрел на своего дядю и горько заплакал и сказал: "О господин мой, в чем
мой грех перед вами?" - "Это ты сварил гранатные зернышки?" - спросил
его везирь. "Да, - отвечал Бедр-ад-дин, - а вы нашли в них что-то, за
что следует снять голову?" - "Это наилучшее и наименьшее возмездие те-
бе!" - воскликнул везирь. И Бедрад-дин сказал: "О господин мой, не сооб-
щишь ли ты мне, в чем мой грех?" - "Да, сию минуту", - отвечал везирь, и
потом он крикнул слугу и сказал: "Приведите верблюдов". И они взяли
Бедр-ад-дина Хасана и положили в сундук, и заперли его, и поехали, и
ехали, не переставая, до ночи. А потом они сделали привал, кое-чего пое-
ли и вынули Бедр-ад-дина и покормили его и положили обратно в сундук, -
и так это продолжалось, пока они не достигли Камры [53].
И тогда Бедр-ад-дина Хасана вынули из сундука, и везирь спросил его:
"Это ты варил гранатные зернышки?" - "Да, о господин мой", - отвечал
Бедр-ад-дин; и везирь сказал: "Закуйте его!" И его заковали и снова по-
ложили в сундук и поехали, и когда прибыли в Каир, остановились в
ар-Рейдании [54]. И везирь велел вынуть Бедр-ад-дина Хасана из сундука и
приказал позвать плотника и сказал ему: "Сделай для него деревянную кук-
лу". - "А что ты будешь с ней делать?" - спросил Бедр ад-дин-Хасан. "Я
повешу тебя на кукле и прибью тебя к ней гвоздями и повезу тебя по всему
городу", - отвечал везирь. И Бедрад-дин воскликнул: "За что ты со мной
это сделаешь?" - "За то, что ты скверно сварил гранатные зернышки, -
сказал везирь. - Как мог ты их так сварить, что в них недоставало пер-
цу?" - "И за то, что в них не хватало перцу, ты со мной все это делаешь!
- воскликнул Бедрад-дин. - Недостаточно тебе было меня заточить! И кор-
мили-то вы меня раз в день!" - "Не хватало перцу, и нет для тебя наказа-
ния, кроме смерти!" - сказал везирь. И Бедр-ад-дин изумился и опечалился
о самом себе.
"О чем ты думаешь?" - спросил его везирь. "О бестолковых умах, подоб-
ных твоему, - отвечал Бедр-аддин. - Будь у тебя разум, ты бы не сделал
со мною этих дел". - "Нам надо тебя помучить, чтобы ты больше не делал
подобного этому", - сказал везирь, а Бедр-ад-дин Хасан возразил: "Поис-
тине, ничтожнейшее из того, что ты со мной сделал, достаточно меня изму-
чило!" Но везирь воскликнул: "Тебя непременно надо повесить!" А в это
время плотник готовил куклу, а Бедр-ад-дин смотрел. И так продолжалось,
пока не подошла ночь, и когда дядя Бедр-ад-дина взял его и бросил в сун-
дук и сказал: "Это будет завтра!"
И он подождал, пока не убедился, что Бедр-ад-дин заснул, и, сев на
коня, взял сундук, поставил его перед собою и въехал в город, и ехал,
пока не прибыл к своему дому, и тогда он сказал своей дочери,
Ситт-аль-Хусн: "Слава Аллаху, который соединил тебя с сыном твоего дяди!
Поднимайся, убери комнату так, как она была убрана в вечер смотрин".
И она встала и зажгла свечи, а везирь вынул исчерченную бумажку, на
которой он нарисовал расположение комнаты, и они поставили все на место,
так что видевший не усомнился бы, что это та же самая ночь смотрин.
И после этого везирь приказал положить тюрбан Бедрад-дина Хасана на
то же место, куда он положил его своей рукой, а также его шальвары и ко-
шель, который был под тюфяком, а затем он велел своей дочери раздеться,
так же как в ночь смотрин, и сказал: "Когда войдет сын твоего дяди, ска-
жи ему: "Ты заставил меня ждать, уйдя в покой уединения!" И пусть он с
тобой переночует до утра, а тогда мы ему покажем записанные числа".
Потом везирь вынул Бедр-ад-дина из сундука, раньше сняв с его ног
оковы и освободив его от того, что на нем было, так что он остался в
тонкой ночной рубашке, без шальвар (а он спал, ничего не зная).
И по предопределенному велению Бедр-ад-дин перевернулся и проснулся и
увидел себя в освещенном проходе и сказал себе: "Это испуганные грезы!"
И он встал и прошел немного до второй двери и посмотрел, - и вдруг,
оказывается, он в той комнате, где перед ним открывали невесту, и видит
балдахин, и скамеечку, и свой тюрбан, и вещи.
И, увидя это, Бедр-ад-дин оторопел и стал переступать с ноги на ногу
и воскликнул: "Сплю я или бодрствую?"
И он принялся тереть себе лоб и с изумлением говорил: "Клянусь Алла-
хом, это помещение невесты, где ее открывали для меня! Где же я? Я ведь
был в сундуке!"
И пока он говорил сам с собою, Ситт-аль-Хусн вдруг подняла край поло-
га и сказала: "О господин мой, не войдешь ли ты? Ты задержался в покое
уединения". И когда
Бедр-ад-дин услышал ее слова и увидел ее, он рассмеялся и сказал:
"Поистине, это спутанные грезы!"
Потом он вошел и стал вздыхать, размышляя о том, что случилось, и не
зная, что думать, и все происшедшее стало ему неясно, когда он увидел
свой тюрбан и шальвары и кошель, в котором была тысяча динаров.
"Аллах лучше знает! Это спутанные грезы!" - воскликнул он. И тогда
Ситт-аль-Хусн сказала ему: "Что это, ты, я вижу, смущен и удивлен? Не
таким ты был в начале ночи!" И Бедр-ад-дин засмеялся и спросил: "Сколько
времени меня с тобою не было?" И она воскликнула:
"Спаси тебя Аллах! Имя Аллаха вокруг тебя! Ты только вышел за нуждою
и возвращаешься. Ты потерял ум!"
И Бедр-ад-дин, услышав это, засмеялся и сказал: "Ты права! Но когда я
вышел от тебя, я забылся в домике с водой и видел во сне, что я сделался
поваром в Дамаске и прожил там десять лет, и будто ко мне пришел кто-то
из детей вельможи и с ним был евнух..."
И тут Бедр-ад-дин Хасан пощупал рукой лоб и, найдя на нем след удара,
воскликнул: "Клянусь Аллахом, о госпожа моя, это как будто правда, так
как он ударил меня по лбу и ранил меня. Похоже, что это наяву было!"
Потом он сказал: "Когда мы обнялись и заснули, мне приснилось, будто
я отправился в Дамаск без тюрбана и без шальвар и сделался поваром..." И
он простоял некоторое время растерянный и сказал: "Я как будто видел,
что я сварил гранатных зернышек, в которых было мало перцу... Клянусь
Аллахом, я, наверно, заснул в комнате с водой и видел все это во сне!.."
- "Заклинаю тебя Аллахом, что ты еще видел во сне, кроме этого?" - спро-
сила Ситт-аль-Хусн; и Бедр-ад-дин Хасан рассказал ей и добавил: "Клянусь
Аллахом, если бы я не проснулся, они бы, наверное, распяли меня на дере-
вянной кукле!" - "За что же?" - спросила Ситт-аль-Хусн. "За недостаток
перца в гранатных зернышках, - ответил Бедр-ад-дин. - Они как будто раз-
рушили мою лавку, разбили всю мою посуду и положили меня в сундук, а по-
том привели плотника, чтобы сделать для меня виселицу, так как они хоте-
ли меня повесить. Слава же Аллаху за то, что все это случилось со мною
во сне, а не произошло наяву!"
И Ситт-аль-Хусн засмеялась и прижала его к своей груди, и он тоже
прижал ее к груди, а после, подумав, сказал: "Клянусь Аллахом, похоже на
то, что это было несомненно наяву! Не знаю, в чем тут дело!"
И он заснул, недоумевая о своем деле, и то говорил: "Я грезил", то
говорил: "Я бодрствовал", - и так продолжалось до утра, когда к нему во-
шел его дядя, Шамс-аддин, везирь, и поздоровался с ним.
И Бедр-ад-дин Хасан посмотрел на него и воскликнул: "Клянусь Аллахом,
не ты ли это велел меня скрутить и прибить меня гвоздями и разрушить мою
лавку из-за того, что в гранатных зернышках недоставало перцу?" И тогда
везирь сказал ему: "Знай, о дитя мое, что истина выяснилась, и стало яв-
но то, что было скрыто. Ты - сын моего брата, и я сделал это, чтобы убе-
диться, что ты тот, кто вошел к моей дочери той ночью. А убедился я в
этом только потому, что ты узнал комнату и узнал твою чалму и шальвары,
и твое золото и бумажку, что написана твоим почерком, ту, которую напи-
сал твой родитель, мой брат. Я не видел тебя прежде этого и не знал те-
бя, а твою мать я привез с собою из Басры".
И после этого он бросился к Бедр-ад-дину и заплакал, и Бедр-ад-дин
Хасан, услышав от своего дяди такие слова, до крайности удивился и обнял
своего дядю, плача от радости. А потом везирь сказал ему: "О дитя мое,
всему этому причиной то, что произошло между мной и твоим отцом", - и он
рассказал ему, что случилось у него с бра том и почему тот уехал в Бас-
ру.
Затем везирь послал за Аджибом; и, увидев его, его отец воскликнул:
"Вот тот, кто ударил меня камнем!" А везирь сказал: "Это твой сын". И
тогда Бедр-ад-дин кинулся к нему и произнес:
"Я немало плакал, когда случилось расстаться нам,
И пролили веки потоки слез в печали.
И поклялся я, что когда бы время свело нас вновь,
О разлуке я поминать не стал бы устами.
Налетела радость, но бурно так, что казалось мне,
Что от силы счастья повергнут я в слезы".
И когда он кончил свои стихи, вдруг подошла его мать и кинулась к не-
му и сказала:
"Мы сетовали при встрече на силу того, что скажем;
Не выразить ведь печали устами гонца вовеки".
А затем его мать рассказала ему, что случилось после его исчезнове-
ния, и Хасан рассказал ей, что он перенес, - и они возблагодарили Аллаха
великого за то, что встретились друг с другом.
Потом везирь Шамс-ад-дин отправился к султану, через два дня после
того, как он прибыл, и, войдя к нему, поцеловал перед ним землю и при-
ветствовал его, как приветствуют царей; и султан обрадовался и улыбнулся
ему в лицо и велел ему приблизиться, а потом расспросил его о том, что
он видел в путешествии и что с ним произошло во время поездки.
И Шамс-ад-дин рассказал ему всю историю от начала до конца; и султан
сказал: "Слава Аллаху, что ты получил желаемое и возвратился невредимый
к семье и детям! Я непременно должен увидеть твоего племянника Хасана
басрийского, приведи его завтра в диван". - "Твой раб явится завтра, ес-
ли захочет Аллах великий", - ответил Шамс-ад-дин, а затем пожелал султа-
ну мира и вышел; а вернувшись домой, он рассказал сыну своего брата, что
султан пожелал его видеть, и Хасан басрийский сказал: "Раб послушен при-
казанию владыки!"
Словом, он отправился к его величеству султану со своим дядей
Шамс-ад-дином и, явившись пред лицо его, приветствовал его совершенней-
шим и наилучшим приветствием и произнес:
"Вот землю целует тот, чей сан вы возвысит
И кто во стремлениях успеха достиг своих.
Вы славой владеете, - и те лишь удачливы,
Чрез вас кто надеется, быв низким, высоким стать".
И султан улыбнулся и сделал ему знак сесть, и он сел подле своего дя-
ди Шамс-ад-дина; а потом царь спросил его об его имени, и Хасан сказал:
"Я недостойнейший из твоих рабов, прозываемый Хасаном басрийским, моля-
щийся за тебя ночью и днем".
И султану понравились его слова, и он пожелал испытать его, чтобы
проявилось, каковы его знания и образованность, и спросил: "Хранишь ли
ты в памяти како-нибудь описание родинки?" - "Да, - ответил Хасан и про-
изнес:
Любимый! Всякий раз, как его вспомню,
Я слезы лью, и громко я рыдаю.
Он с родинкой, что красотой и цветом
Зрачок очей напомнит или финик".
И царь одобрил это двустишие и сказал Хасану: "Подавай еще! Аллаха
достоин твой отец, и да не сломаются твои зубы!" И Хасан произнес:
"Клянусь точкой родинки, что зернышку мускуса
Подобна! Не удивись словам ты сравнившего, -
Напротив, дивись лицу, что прелесть присвоило
Себе, не забывши взять мельчайшего зернышка".
И царь затрясся от восторга и сказал ему: "Прибавь мне, да благосло-
вит Аллах твою жизнь!" И Хасан произнес:
"О ты, чей лик украсила родинка,
Что мускусу подобна на яхонте, -
Не будь жесток и близость даруй ты мне,
Желание и пища души моей!"
"Прекрасно, о Хасан, ты отличился вполне! - воскликнул царь. -
Разъясни нам, сколько значений имеет слово "аль-халь" в арабском языке?"
- "Да поддержит Аллах царя, пятьдесят восемь значений, а говорят -
пятьдесят", - ответил Хасан. И царь сказал: "Ты прав! - а потом спросил:
Знаешь ты, каковы отдельные качества красоты?" - "Да, - отвечал Хасан, -
миловидность лица, гладкость кожи, красивая форма носа и привлека-
тельность черт, а завершение красоты - волосы. И все это объединил еще
аш-Шихаб-аль-Хиджази в стихах, размером реджез. Вот они:
Липу краса, скажи, должна присуща быть,
И коже гладкость. Будь же проницательным!
За красоту все хвалят нос, поистине,
Глаза ж прекрасных знамениты нежностью.
Да! А устам присуща прелесть, сказано;
Пойми же то, да не утратишь отдых ты!
Язык быть должен острым, стан изящным быть,
Чертам лица быть следует красивыми.
Верх красоты же, говорится, - волосы.
Внемли же ты стихам моим и краток будь!"
И царь порадовался словам Хасана и обласкал его и спросил: "Что озна-
чает поговорка: "Шурейх [55] хитрее лисицы?" И Хасан отвечал: "Знай, о
царь, - да поддержит тебя Аллах великий, - что Шурейх в дни моровой язвы
удалился в Неджеф [56], и когда он вставал на молитву, приходила лисица
и, стоя против него, подражала ему, отвлекая его от молитвы. И когда это
продлилось, он снял однажды рубаху и повесил ее на трость, вытянув рука-
ва. а сверху надел свой тюрбан и перевязал рубаху у пояса и поставил
трость на том месте, где молился. И лисица, как всегда, пришла и встала
напротив, а Шурейх подошел к ней сзади и поймал ее, - и сказано было,
что сказано".
И, услышав то, что высказал Хасан басрийский, султан сказал его дяде,
Шамс-ад-дину: "Поистине, сын твоего брата совершенен в области словесных
наук, и я не думаю, чтобы подобный ему нашелся в Каире!" И Хасан басрий-
ский поднялся и облобызал землю перед султаном и сел, как садится не-
вольник перед своим господином.
И султан, узнавши поистине, какие достались Хасану басрийскому знания
в словесности, обрадовался великой радостью и наградил его почетной
одеждой и назначил его на дело, которое могло бы помочь ему поправить
свое положение; а после того Хасан басрийский поднялся и поцеловал землю
перед султаном и, пожелав ему вечного величия, попросил позволения уйти
вместе со своим дядей, везирем Шамс-ад-дином.
И султан позволил ему, и он вышел и пришел со своим дядей домой, и им
подали еду, и они поели того, что уготовил им Аллах, а затем, покончив с
едой, Хасан басрийский вошел в покой своей жены Ситт-аль-Хусн и расска-
зал ей, что с ним произошло в присутствии султана; и она воскликнула:
"Он непременно сделает тебя своим сотрапезником и в изобилии пожалует
тебе награды и подарки!
По милости Аллаха ты блещешь светом своих совершенств, словно вели-
чайшее светило, где бы ты ни был, на суше или на море". - "Я хочу ска-
зать ему хвалебную касыду, чтобы любовь ко мне увеличилась в его серд-
це", - сказал Хасан. И его жена воскликнула: "Ты это решил удачно! Поду-
май хорошенько и постарайся сказать получше. Я так и вижу, что он отве-
тит тебе приязнью".
И Хасан басрийский удалился в сторонку и старательно вывел стихи,
стройные по построению и прекрасные по смыслу. Вот они:
Высшей славы повелитель мой достиг,
И стезей великих, славных он грядет.
Справедливыми все страны сделал он,
Безопасными и путь закрыл врагам.
Это набожный и прозорливый лев;
Царь, ты скажешь, или ангел - он таков.
Все богатыми уходят от него,
Описать его в словах бессилен ты.
В день раздачи он сияет, как заря,
В день же боя темен он, как ночи мрак.
Его щедрость охватила шеи нам,
Над свободными он милостью царит.
Да продлит Аллах надолго его век
И от гибельной судьбы да сохранит!
И, окончив писать эти стихи, он послал их его величеству султану с
одним из рабов своего дяди, везиря Шамсад-дина; и царь ознакомился с ни-
ми, и его сердце обрадовалось им, и он прочел их тем, кто был перед ним,
и они восхвалили Хасана великой похвалой. А потом султан призвал его в
свою приемную и, когда он явился, сказал ему: "С сегодняшнего дня ты мой
сотрапезник, и я назначаю тебе ежемесячно тысячу дирхемов, кроме того,
что я определил тебе раньше".
И Хасан басрийский поднялся и трижды поцеловал перед султаном землю и
пожелал ему вечной славы и долгой жизни. И после этого сан Хасана бас-
рийского возвысился, и слух о нем полетел по странам, и он пребывал со
своим дядей и семьей в прекраснейшем состоянии и приятнейшей жизни, пока
не застигла его смерть".
Услышав из уст Джафара эту историю, Харун ар-Рашид удивился и сказал:
"Должно записать эти происшествия золотыми чернилами!"
Затем он отпустил раба и приказал назначить юноше на каждый месяц
столько, чтобы его жизнь была хороша, и подарил ему от себя наложницу, и
юноша стал одним из его сотрапезников.
Но это нисколько не удивительнее сказки о портном, горбуне, еврее,
надсмотрщике и христианине, и того, что с ними случилось".
"А как это было?" - спросил царь.
|
