 |
|
Рассказывают также, что повелитель правоверных Харун ар-Рашид както
ночью беспокоился, и ему трудно было заснуть, и он все время ворочался с
боку на бок от сильного беспокойства. И когда это его обессилило, он
призвал Масрура и сказал ему: "О Масрур, придумай, кто развлечет меня в
эту бессонницу". И Масрур ответил: "О владыка, не хочешь ли пойти в сад,
который при доме, и поглядеть, какие там цветы, и посмотреть на Звезды,
как они хорошо расставлены, и на луну, светящую над водой?" - "О Масрур,
моя душа не стремится ни к чему такому", - ответил халиф. И Масрур ска-
зал: "О владыка, у тебя во дворце триста наложниц и у каждой наложницы
комната. Прикажи им вдвоем уединиться в своих комнатах, а сам ходи и
смотри на них, когда они не будут стонать". - "О Масрур, - сказал халиф,
- дворец - мой дворец, и невольницы - мое достояние, но только душа моя
не стремится ни к чему такому".
И Масрур сказал: "О владыка, вели ученым, мудрецам и стихотворцам
явиться к тебе, и пусть они обсуждают вопросы и говорят стихи и расска-
зывают сказки и предания". Но халиф ответил: "Душа моя не стремится ни к
чему такому". - "О владыка, - сказал Масрур, - прикажи слугам, сотрапез-
никам и остроумцам явиться к тебе, и пусть они тебя развлекают удиви-
тельными шутками". По халиф отвечал: "О Масрур, моя душа не стремится им
к чему такому". И тут Масрур воскликнул: "О владыка, отруби мне тогда
голову..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Триста двадцать восьмая ночь
Когда же настала триста двадцать восьмая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что Масрур сказал халифу: "О владыка, отруби
мне тогда голову - может быть,
Это прогонит твою бессонницу и прекратит беспокойство, которое ты ис-
пытываешь".
И ар-Рашид засмеялся его словам и сказал: "О Масрур, посмотри, кто у
дверей из сотрапезников". И Масрур вышел, и потом вернулся и сказал: "О
владыка, у двери Али ибн Мансур альХалии ад-Димашки". - "Ко мне его!" -
воскликнул халиф. И Масрур ушел и привел ибн Мансура, и, войдя, тот ска-
зал: "Мир тебе, о повелитель правоверных!" И халиф ответил на его при-
ветствие и молвил: "О ибн Мансур, расскажи нам какой-нибудь из твоих
рассказов". - "О повелитель правоверных, рассказать тебе то, что я видел
воочию, или то, что я слышал?" - спросил ибн Мансур. "Если ты видел
что-нибудь диковинное, расскажи нам, ибо рассказ не то, что лицезрение",
- отвечал повелитель правоверных. И Али оказал: "О повелитель правовер-
ных, освободи для меня твой слух и твое сердце". - "О ибн Мансур, я слу-
шаю тебя ухом, смотрю на тебя оком и внимаю тебе сердцем", - ответил ха-
лиф.
"О повелитель правоверных, - сказал тогда Али, - знай, что мне на
каждый год назначено жалованье от Мухаммеда ибн Сулеймана аль-Хашими,
султана Басры, и я отправился к нему по обычаю, и, прибыв к нему, уви-
дел, что он собрался выезжать на охоту и ловлю. И я приветствовал его, и
он ответил мне приветствием и сказал: "О ибн Мансур, поедем с нами на
охоту". Но я отвечал ему: "О владыка, нет у меня сил ехать верхом. По-
мести меня в доме гостей и поручи придворным и наместникам заботиться
обо мне".
И он сделал так и отправился на охоту, а мне оказали наивысшее уваже-
ние и угостили меня наилучшим угощеньем. А я сказал себе: "О диво Алла-
ха! Я уже давно прихожу из Багдада в Басру, но ничего не знаю в Басре,
кроме дороги от дворца к саду и от сада ко дворцу. Как не воспользо-
ваться мне таким случаем и не прогуляться по Басре, если не в этот раз?
Я сейчас встану и пойду один по городу". И я надел свои самые роскошные
одежды и пошел гулять по Басре. А тебе известно, о повелитель правовер-
ных, что в ней семьдесят улиц длиной каждая в семьдесят фарзахов иракс-
кой мерой, и я заблудился в ее переулках и почувствовал жажду. И я шел,
о повелитель правоверных, и вдруг вижу большую дверь с двумя кольцами из
желтой меди, и на дверь были опущены красные парчовые занавески, а рядом
с нею стояли две скамьи, а над нею была решетка для виноградных лоз, ко-
торые осеняли эту дверь. И я остановился, разглядывая это, и пока я сто-
ял, я вдруг услышал голос и стоны, исходившим из печального сердца, и
голос этот переливался в напеве и произносил такие стихи:
"Недугов и напастей вместилище плоть моя,
Виною тому газель, чей дом и земля вдали.
О ветры зарудские, что подняли грусть во мне,
Аллахом, творцом молю, вы в дом заверните мой.
Газель упрекните вы - укоры смягчат ее,
Скажите получше вы, когда она будет вам
Внимать, и о любящих вы речь заведете "с ней.
Добро сотворите мне по вашей вы милости.
Намек обо мне вы ей подайте в речах своих:
"Что сталось с рабом твоим? Его убиваешь ты
Разлукой, хоть нет вины за ним и послушен он.
Других не любил душой, без толку не говорил,
И клятв не нарушил он и не был жесток с тобой?"
Ответит она улыбкой, скажете мягко вы:
"Не дурно бы близостью тебе поддержать его,
Поистине, он в тебя влюблен, как и следует,
И око его не спит-рыдает и плачет од".
И если она согласна будет - в том наша цель,
А если увидите вы гнев на лице ее,
То ей возразите вы, сказав: "Он неведом нам".
И я сказал про себя: "Если исполнивший эту песню красив, то он соеди-
нил в себе красоту, красноречие и прекрасный голос".
Потом я подошел к двери и стал понемногу приподнимать занавеску, и
вдруг увидел белую девушку, подобную луне в четырнадцатую ночь, - со
сходящимися бровями, томными веками и грудями, как два граната, и уста
ее были нежны и подобны ромашке, а рот ее походил на печать Сулеймана, и
ряд зубов играл разумом нанизывающего и рассыпающего, как сказал о нем
поэт:
О жемчуг в устах любимых, кем вложен ты,
Кто влагу вин и ромашку вложил в уста?
И кто у зари улыбку взял в долг твою,
И кто замком из коралла замкнул тебя?
Ведь всякий, кто тебя увидит, от радости
Кичится, а кто целует, как быть тому.
А вот слова другого:
О жемчуг в устах любимых,
Будь милостив ты к кораллу,
Над ним не превозносись ты,
Ты не был ли найден сирым?
А в общем, она объяла все виды красоты и стала искушением для женщин
и мужчин; не насытится видом ее красоты смотрящий, и такова она, как
сказал о ней поэт:
Придя, она убивает нас, а уйдет когда,
Людей в себя влюбленными всех делает.
Она солнечна, луне подобна, но только ей
Суровость, отдаление не свойственны.
Сады Эдема в ее рубашке открыты нам,
И луна на небе над воротом ее высится.
И пока я смотрел на девушку через просветы занавески, она вдруг обер-
нулась и увидела, что я стою у двери, и сказала своей невольнице: "Пос-
мотри, кто у двери". И невольница поднялась и подошла ко мне и сказала:
"О старец, или у тебя нет стыда, или седина Заодно с постыдным?" - "О
госпожа, - ответил я ей, - что до седины, то о ней мы знаем, а что до
постыдного, то не думаю, чтобы я пришел с постыдным". - "А что более
постыдно, чем врываться не в свой дом и смотреть на женщину из чужого
гарема?" - спросила ее госпожа. И я сказал ей: "О госпожа, для меня есть
извинение". - "А какое извинение?" - спросила она. "Я чужеземец, мучимый
жаждой, и жажда убила меня", - отвечал я. И девушка сказала: "Мы приняли
твое извинение..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Триста двадцать девятая ночь
Когда же настала триста двадцать девятая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что девушка сказала: "Мы приняли твое извине-
ние". А затем она позвала какую-то невольницу и сказала ей: "О Лутф, дай
ему выпить глоток из золотого кувшина".
И невольница принесла мне кувшин из червонного золота, украшенный
жемчугом и драгоценностями, полный воды, смешанной с благоухающим муску-
сом, и был покрыт кувшин платком из зеленого шелка. И я стал пить, затя-
гиваясь питьем и украдкой поглядывая на девушку, и простоял долго, а по-
том я возвратил кувшин невольнице и продолжал стоять. "О старец, иди
своей дорогой", - оказала девушка. И я отвечал ей: "О госпожа, мои мысли
заняты". - "Чем же?" - спросила она. "Думами об изменчивости времени и
превратностях случая", - отвечал я. "Ты имеешь на это право, ибо время
приносит дивное, - молвила девушка. - Но какое из его чудес ты увидел,
что думаешь о нем?" - "Я думаю о хозяине этого дома - он был моим другом
при жизни", - отвечал я. "Как его имя?" - спросила она. И я сказал: "Му-
хаммед ибн Али, ювелир, и у него были большие деньги. Оставил ли он де-
тей?" - "Да, он оставил дочь, которую зовут Будур, и она унаследовала
все его деньги", - отвечала девушка. "И это ты его дочь?" - спросил я. И
она ответила: "Да", - и засмеялась, а потом она сказала: "О старец, ты
затянул речи; иди же своей дорогой". - "Уйти неизбежно, - ответил я, -
но только я вижу, что твои прелести изменились. Расскажи мне о своем де-
ле, может быть Аллах пошлет тебе помощь через мои руки". - "О старец, -
сказала девушка, - если ты из людей тайны, мы откроем тебе нашу тайну.
Расскажи мне, кто ты, чтобы я знала, можно ли тебе доверять тайны, или
нет. Поэт сказал:
Лишь тот может тайну скрыть, кто верста останется
И тайна сокрытою у лучших лишь будет.
Я тайну в груди храню, как в доме с запорами,
К которым потерял ключ, а дом за печатью".
"О госпожа, - ответил я, - если твоя цель узнать, кто я, то знай - я
Али ибн Мансур аль-Халии, сотрапезник повелителя правоверных Харуна
ар-Рашида".
И когда девушка услышала мое имя, она сошла с седалища и приветство-
вала меня и сказала: "Добро пожаловать тебе, о ибн Матасур. Теперь я те-
бе расскажу о своем положении и доверю тебе свою тайну. Я влюбленная,
разлученная". - "О госпожа, - сказал я ей, - ты красива и можешь любить
только тех, кто прекрасен. Кого же ты любишь?" - "Я люблю Джубейра ибн
Умейра аш-Шейбани, эмира племени Шейбан", - ответила девушка и описала
мне юношу, лучше которого не было в городе Басре. И я спросил ее: "О
госпожа, было ли между вами сближение, или переписка?" - "Да, - отвечала
девушка, - но он любил нас любовью языка, а не сердца и души, так как он
не исполнил обещания и не соблюл договора". - "О госпожа, а в чем причи-
на вашей разлуки?" - спросил я. И девушка отвечала: "Вот ее причина. Од-
нажды я сидела, и эта невольница расчесывала мне волосы, а окончив их
расчесывать, она заплела мне косы, и ей понравилась моя красота и пре-
лесть, и она нагнулась ко мне и поцеловала меня в щеку. А он в это время
незаметно вошел и видел это, и, увидав, что невольница целует меня в ще-
ку, он тотчас же повернул назад, гневный, намереваясь навсегда разлу-
читься, и произнес такое двустишие:
"Коль буду делить любовь любимого с кем-нибудь,
Оставлю любимого, один заживу я.
Добра нет в возлюбленном, когда он в любви своей
Того, чего любящий желает, не хочет".
И с тех пор как он ушел, отвернувшись от меня, и до сего времени к
нам не пришло от него ни письма, ни ответа, о ибн Мансур". - "Чего же ты
хочешь?" - спросил я ее. И она сказала: "Я хочу послать ему с тобой
письмо, и если ты принесешь мне ответ, у меня будет для тебя пятьсот ди-
наров, а если ты не принесешь мне ответа, тебе будет за то, что ты схо-
дил, сто динаров". - "Делай что хочешь", - молвил я. И девушка сказала:
"Слушаю и повинуюсь!" А потом она кликнула одну из своих невольниц и
оказала: "Принеси мне чернильницу и бумагу". И невольница принесла ей
чернильницу и бумагу, и девушка написала такие стихи:
"Любимый, что значит удаленье и ненависть,
И где снисходительность и мягкость взаимная?
Зачем отвернулся ты, покинул меня теперь?
Лицо твое уж не то, которое знала я.
Да, сплетники донесли про нас тебе ложное,
Ты внял их речам, они безмерно прибавили.
И если поверил ты речам их, то будь далек,
Любимый, от этого - ты знаешь ведь лучше их.
Молю твоей жизнью я, - скажи мне, что слышал ты,
Ты знаешь, что говорят, и будешь ты справедлив.
И если действительно слова я сказала те, -
Словам объяснение есть, и разно значенье слов.
Допустим, что слово то Аллахом ниспослано -
И Тора [362] изменена людьми и испорчена.
Поддельного прежде нас немало уж сказано,
Ведь вот перед Яковом порочили Юсуфа.
И нам, и тебе, и мне, и также доносчику
Готовится грозный день, когда мы предстанем все".
Потом она запечатала письмо и подала его мне, и я взял его и пошел к
дому Джубейра ибн Умейра ашШейбани. И оказалось, что Джубейр на охоте, и
я сел подождать его, и пока я сидел, вдруг он приехал с охоты, и когда я
увидел его верхом, о повелитель правоверных, мой разум смутился от его
красоты и прелести. И Джубейр обернулся и увидел, что я сижу у ворот его
дома, и, увидев меня, сошел с коня, и, подойдя ко мне, обнял меня и при-
ветствовал, и представилось мне, что я обнял весь мир со всем, что в нем
есть. Потом он вошел со мной в дом и посадил меня на свою постель и ве-
лел подать столик. И подали столик из хорасанского клеша с золотыми нож-
ками, и были на нем всякие кушанья и всевозможное мясо, пожаренное на
сковородке или на вертеле, и подобное этому. И, усевшись за столик, я
стал внимательно его разглядывать и увидел, что на нем написаны такие
стихи..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Триста тридцатая ночь
Когда же настала ночь, дополняющая до трехсот тридцати, она сказала:
"Дошло до меня, о счастливый царь, что Али ибн Мансур говорил: "И, усев-
шись за столик Джубейра ибн Умейра аш-Шейбани, я стал внимательно его
разглядывать и увидел, что на нем написаны такие стихи:
Постой с журавлями ты у табора мисок [363],
И в стане расположись жаркого и дичи.
Поплачь о птенцах ката, - о них вечно плачу я, -
О жареных курочках с цыплятами вместе.
О горесть души моей о двух рыбных кушаньях
На свежей лепешечке из плотного теста!
Аллаха достоин ужин тот! Как прекрасен он,
Коль зелень макаю я в разбавленный уксус,
И рис в молоке овец, куда погружаются
Все руки до самого предела браслетов.
Терпенье, душа! Аллах, поистине, милостив.
И если бессилен ты, он даст тебе помощь,
Потом Джубейр ибн Умейр сказал: "Протяни руку к нашему кушанью и за-
лечи нам сердце, поев нашей пищи". - "Клянусь Аллахом, - ответил я ему,
- я не съем ни одного кусочка твоего кушанья, пока ты не исполнишь моей
нужды!" - "Что у тебя за нужда?"спросил он. И я вынул письмо, и, когда
Джубейр прочитал его и понял, что в нем было, он разорвал его и кинул на
землю и сказал мне: "О ибн Мансур, каковы бы ни были твои нужды, мы их
исполним, кроме этой, которая относится к написавшей это письмо, - на ее
письмо нет у меня ответа".
И я поднялся сердитый, а он уцепился за мой подол и сказал мне: "О
ибн Мансур, я расскажу тебе о том, что она тебе сказала, хотя меня и не
было с вами". - "Что же она мне сказала?" - спросил я, и Джубейр отве-
тил: "Разве не сказала тебе написавшая это письмо" "Если ты мне прине-
сешь от него ответ, у меня будет для тебя пятьсот динаров, а если не
принесешь мне от него ответ, у меня будет для тебя, за то, что ты схо-
дил, сто динаров?" - "Да", - ответил я. И юноша сказал" "Сиди сегодня у
меня - ешь, пей, наслаждайся и веселись и возьми себе пятьсот динаров".
И я сидел у него и ел, и пил, и наслаждался, и веселился, и развлекал
его рассказами, а потом я сказал: "О господин, нет в твоем доме музыки?"
- "Мы уже долгое время пьем без музыки", - ответил он мне. А потом поз-
вал кого-то из своих невольниц и крикнул: "О Шеджерет-ад-Дурр!" И не-
вольница ответила ему из своей комнаты, а у нее была лютня - изделие ин-
дусов - завернутая в зеленый шелковый чехол. И невольница пришла и села
и, положив лютню на колени, прошлась по ней на двадцать одни лад, а за-
тем она вернулась к первому ладу и, заведя напев, произнесла такие сти-
хи:
"Кто не вкусил любви услады и горечи,
Отличить не может сближения от разлуки тот,
Точно так же тот, кто отклонится от путей любви,
Отличить не может пути крутого от ровного,
Неизменно я возражал влюбленным, покуда сам
Ее горечи и услад ее не изведал я,
Я не выпил чаши насильно я ее горечи,
Не унизился перед рабам ее и владыкой я.
Как часто ночь любимый проводил со мной,
И сосал я сладость слюны его из уст его.
Сколь краткой жизнь ночей любви для пас была.
С зарею вместе вечер наступал ее.
Дал обет злой рок, что заставит он разлучиться нас,
И теперь исполнил обет, им данный, суровый рок.
Так судило время, и нет отмены суду его.
Кто препятствовать господину станет в делах его?"
И когда невольница окончила свое стихотворение, ее господин закричал
великим криком и упал без памяти, а невольница сказала: "Да не взыщет с
тебя Аллах, о старец! Мы долгое время пьем без музыки, боясь для нашего
господина припадка, подобного этому. Но ступай в ту комнату и спи там".
И я отправился в комнату, которую она мне указала, и проспал там до
утра, и вдруг пришел ко мне слуга, у которого был мешок с пятью сотнями
динаров и сказал мне: "Вот то, что обещал тебе мой господин, но только
не возвращайся к девушке, которая послала тебя, и пусть будет, как будто
ни ты не слышал об этой истории, ни мы не слышали". - "Слушаю и повину-
юсь!"отвечал я и взял мешок и отправился своей дорогой, говоря про себя:
"Девушка ждет меня со вчерашнего дня. Клянусь Аллахом, я не премину вер-
нуться к ней и расскажу ей, что произошло между мною и юношей, так как,
если я не вернусь к ней, она, может быть, станет меня бранить и бранить
всякого, кто пришел из моей страны".
И я отправился к девушке и нашел ее стоящей за занавеской, и, увидав
меня, она сказала: "О ибн Мансур, ты не исполнил моей нужды?" - "Кто ос-
ведомил тебя об этом?" - спросил я. И она оказала: "О ибн Мансур, я отк-
рыла еще и другое: когда ты подал ему бумажку, он разорвал ее и бросил и
сказал тебе: "О ибн Мансур, какие бы ни были у тебя нужды, мы все испол-
ним, кроме того, что нужно писавшей эту бумажку - нет для нее у меня от-
вета". И ты поднялся сердитый, и он вцепился в твой подол и сказал тебе:
"О ибн Мансур, сиди у меня, сегодня ты мой гость. Ешь, пей, наслаждайся,
и веселись, и возьми себе пятьсот динаров". И ты сидел у него, ел и пил,
и наслаждался, и веселился, и развлекал его рассказами, и невольница
спела такуюто песню с такими-то стихами, и он упал без памяти".
И я спросил ее, о повелитель правоверных: "Разве ты была с нами?" И
она сказала: "О ибн Мансур, разве не слышал ты слов поэта:
Сердца влюбленных, право, имеют очи,
И видят то, что видящий не видит.
Но только, о ибн Мансур, ночь и день не сменяются над вещью без того,
чтобы изменить ее..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Триста тридцать первая ночь
Когда же настала триста тридцать первая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что девушка сказала: "Но только, о ибн Мансур,
ночь и день не сменяются над вещью без того, чтобы изменить ее".
И потом она подняла глаза к небу и сказала: "Боже мой и господин и
владыка, как ты испытал меня любовью к Джубейру ибн Умейру, так испытай
его любовью ко мне, если даже любовь перейдет из моего сердца в его
сердце".
И затем она дала мне сто динаров за мой путь, и я взял их и пошел к
султану Басры и увидел, что тот уже приехал с охоты. И я взял у него по-
ложенное и вернулся в Багдад.
Когда же наступил следующий год, я отправился в город Басру, чтобы
попросить, как обычно, положенное мне жалованье, и султан дал мне поло-
женное. И когда я хотел возвратиться в Багдад, я стал размышлять про се-
бя о девушке Будур и сказал: "Клянусь Аллахом, я непременно пойду к ней
и посмотрю, что произошло у нее с ее другом".
И я пришел к ее дому и увидел, что у ворот подметено и полито, и что
там стоят слуги, челядинцы и прислужники, и сказал про себя: "Быть мо-
жет, забота в сердце девушки перелилась через край и она умерла, и посе-
лился в ее доме эмир из эмиров?" И я ушел и вернулся к дому Джубейра ибн
Умейра аш-Шейбани и знал, что скамьи перед ним обвалились, и не нашел
возле его дома слуг, как обычно, и тогда я сказал себе: "Быть может, он
умер".
И я стал у ворот его дома и принялся лить слезы и оплакивать дом та-
кими стихами:
"Владыки, что тронулись, и сердце идет им всюду,
Вернитесь - вернетесь вы, вернется и праздник мой.
Стою я у ваших врат, оплакиваю ваш дом,
И льется слеза моя, и веки друг друга бьют,
И дом вопрошаю я, рыдая, и ставку их,
Где тот, кто и милости и щедрость оказывал?
Иди же путем своим, - любимые тронулись
С полей, и закиданы землею они теперь.
Аллах, не лиши меня возможности видеть их
Красоты и вдоль и вширь, и свойства их сохрани!"
И пока я оплакивал жителей этого дома такими стихами, о повелитель
правоверных, вдруг бросился ко мне из дома черный раб и сказал: "О ста-
рец, замолчи, да лишится тебя твоя мать! Что это ты, я вижу, оплакиваешь
этот дом такими стихами?" - "Я знал, что он принадлежал одному из моих
друзей", - ответил я. "А как его имя?" - спросил негр. И я ответил:
"Джубейр ибн Умейр аш-Шейбани". - "А что же с ним случилось?" - восклик-
нул негр. "Слава Аллаху, вон он - по-прежнему богат и благоденствует и
властвует, но только Аллах испытал его любовью к девушке, которую Зовут
Ситт-Будур, и он залит любовью к ней, и от сильной страсти и мучения он
подобен большому брошенному камню. Если он проголодается, то не говорит:
"Накормите меня", а если захочет пить, не говорит: "Напоите меня".
"Попроси для меня разрешения войти к нему", - сказал я. И раб отве-
тил: "О господин, войдешь ли ты к тому, кто разумеет, или к тому, кто не
разумеет?" - "Я непременно войду к нему при всех обстоятельствах!"сказал
я, и раб вошел в дом, чтобы спросить позволения, а потом он вернулся ко
мне с разрешением. И я вошел к Джубейру и увидал, что он подобен брошен-
ному камню и не понимает ни знаков, ни объяснений. Я заговорил с ним, но
он не заговорил со мною, и один из слуг его сказал мне: "О господин, ес-
ли ты помнишь какие-нибудь стихи, скажи их ему и возвысь голос, тогда он
очнется и обратится к тебе".
И я произнес такие два стиха:
"Позабыл ли ты о любви к Будур, или стоек все?
И не спишь ночей, или сон смежает глаза твои?
Если льются слезы твои струей изобильною,
То знай - в раю навеки поселишься ты",
И, услышав это стихотворение, Джубейр открыл глаза и сказал: "Добро
пожаловать, о ибн Мансур! Забава стала значительным делом". - "О госпо-
дин, - спросил я, - есть ли у тебя нужда ко мне?" - "Да, - отвечал Джу-
бейр, - я хочу написать ей письмо и послать его к ней с тобою. И если ты
принесешь мне ответ, у меня будет Для тебя тысяча динаров, а если не
принесешь ответа, у меня будет для тебя, за то, что ты сходил, двести
динаров". И я сказал ему: "Делай что тебе вздумается..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Триста тридцать вторая ночь
Когда же настала триста тридцать вторая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что ибн Мансур говорил: "И я сказал ему: "Делай
что тебе вздумается!" И он позвал одну из своих невольниц и сказал:
"Принеси мне чернильницу и бумагу!" И когда она принесла ему то, что
просил Джубейр, он написал такие стихи:
"Владыки, молю Аллахом, будьте помягче вы
Со мною, - любовь ума во мне не оставила.
Любовь овладела мной, и страсть к вам, поистине,
В болезни меня одела, ею унижен я.
Ведь прежде преуменьшал я силу любви своей,
Ничтожной, о господа, и легкой считал ее.
Когда ж показала страсть мне волны морей своих,
По воле Аллаха тех простил я, кто знал любовь.
Хотите вы сжалиться - любовь подарите мне,
Хотите убить меня - припомните милость".
Потом он запечатал письмо и подал его мне, и я взял его и отправился
к дому Будур. И я стал, как всегда, мало-помалу приподнимать занавеску и
вдруг увидел десять невольниц, высокогрудых дев, подобных лунам, и гос-
пожа Будур сидела между ними, точно месяц среди звезд или солнце, когда
оно раскроется от облаков, и не было у нее ни мучений, ни страданий. И
когда я смотрел на нее и дивился этим обстоятельствам, она вдруг бросила
на меня взгляд и" увидав, что я стою у дверей, сказала: "Приют и уют!"
И я вошел и приветствовал Будур и показал ей бумажку, и, прочитав ее
и поняв, что в ней было, девушка засмеялась и сказала: "Мне, о ибн Ман-
сур, не солгал поэт, когда сказал:
Поистине, я любовь к тебе стойко выдержу,
Лака явится от тебя ко мне посланник.
О ибн Мансур, вот я напишу для тебя ответ, чтобы тот человек дал тебе
то, что он обещал". - "Да воздаст тебе Аллах благом!" - сказал я ей. И
она позвала одну из своих невольниц и сказала: "Принеси мне чернильницу
и бумагу!" И когда невольница принесла ей то, что она потребовала, де-
вушка написала Джубейру такие стихи:
"Почему обет соблюла я свой, а вы предали?
Как вы видели, справедлива я, и обидели.
Вы ведь первые на разрыв пошли с жестокостью,
И вы предали, и предательство от вас пошло.
Всегда в пустыне помнила обеты я,
Вашу честь всегда охраняла я и клялась за вас,
Но увидела своим оком я неприятное,
И услышала я про вас тогда вести скверные.
Унижать ли буду сама свой сан, чтоб поднять ваш сан?
Поклянусь творцом - уважали б вы - уважали б вас.
Отвращу я сердце от вас свое и забуду вас,
Отряхну я руки, на вас утратив надежды все".
"Клянусь Аллахом, о госпожа, - он далек от смерти лишь до тех пор,
пока не прочитает эту записку", - воскликнул я, и затем я разорвал бу-
мажку и сказал девушке: "Напиши ему другие стихи". - "Слушаю и повину-
юсь!" - ответила она и затем написала такие стихи:
"Я утешилась, и сладостен для глаза сон.
И со слов хулящих слыхала я о случившемся.
Согласилось сердце забыть о вас и утешиться,
И решили веки, когда вас нет, не бодрствовать.
Лгут сказавшие: "Отдаленье-горечь!" Поистине,
Мне даль на вкус как сахар сладкой кажется,
Ненавижу ныне я всякого, кто помянет вас,
Возражая мне, и дурное я ему делаю.
Я забыла вас всеми членами и утешилась -
Пусть узнает сплетник, пусть ведает, кто ведает".
"Клянусь Аллахом, о госпожа, он еще не прочитает эту бумажку, как ду-
ша его расстанется с телом!" - воскликнул я. И девушка спросила: "О ибн
Мансур, разве страсть дошла до такого предела, что ты сказал то, что
сказал?" - "Если бы я сказал и больше, это была бы правда, прощение -
черта благородных", - ответил я. И когда она услышала мои слова, ее гла-
за наполнились слезами. И она написала ему записку (клянусь Аллахом, о
повелитель правоверных, у тебя в диване нет никого, кто бы умел так хо-
рошо писать, как она!) и написала в ней такие стихи:
Доколе обвиненья и причуды?
Завистников ты, клянусь, утолил всю злобу.
Быть может, я проступок совершила,
Не ведая, - скажи, о чем узнал ты;
Хотела бы я положить, любимый,
Тебя на месте сна для век и глаза,
Без примеси пила любви я чашу,
Не укоряй, увидев, что хмельна я".
А окончив писать письмо..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Триста тридцать третья ночь
Когда же настала триста тридцать третья ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что, окончив писать письмо и запечатав его, Бу-
дур подала его мне, и я сказал:
"О госпожа, поистине, это письмо исцелит больного и утолит жажду!"
А потом я взял письмо и вышел.
И девушка кликнула меня после того, как я вышел, и сказала: "О ибн
Мансур, скажи ему: "Она сегодня вечером твоя гостья". И я сильно обрадо-
вался этому и пошел с письмом к Джубейру ибн Умейру, и, войдя к нему, я
увидел, что глаза его направлены к двери в ожидании. И я подал ему за-
писку, и он развернул ее и прочитал и понял то, что в ней было, и тогда
он издал великий крик и упал без памяти, а очнувшись, спросил меня: "О
ибн Мансур, она написала эту записку своей рукой, касаясь ее пальцами?"
- "О господин, а разве люди пишут ногами? - отвечал я.
И, клянусь Аллахом, о повелитель правоверных, мы с ним не закончили
еще своего разговора, как уже услыхали звон ее ножных браслетов в прохо-
де, когда она входила. И, увидав ее, Джубейр поднялся на ноги, словно
совсем не испытывал страданий, и обнял ее, как лям обнимает алиф [364], и
оставила его слабость тех, кто над собою не властен. И потом он сел, а
она не села, и я спросил ее: "О госпожа, почему ты не садишься?" И она
отвечала: "О ибн Мансур, я сяду лишь с тем условием, которое есть между
нами". - "А что это за условие между вами?" - спросил я. "Тайны влюблен-
ных не узнает никто", - отвечала девушка, и затем она приложила рот к
уху Джубейра и что-то тихо сказала ему, и тот ответил: "Слушаю и повину-
юсь!"
И затем Джубейр поднялся и стал шептаться с одним из своих рабов, и
раб исчез ненадолго и вернулся, и с ним был кади и два свидетеля. И Джу-
бейр поднялся и принес мешок, в котором было сто тысяч динаров, и ска-
зал: "О кади, заключи мой договор с этой женщиной при приданом в та-
ком-то количестве". - "Скажи: "Я согласна на это", - сказал ей кади. И
она сказала: "Я согласна на это". И договор заключили.
И тогда девушка развязала мешок и, захватив полную пригоршню, дала
денег кади и судьям, а потом она подала Джубейру мешок с оставшимися
деньгами. И кади с свидетелями ушли, а я просидел с ним и с нею, весе-
лясь и развлекаясь, пока не прошла большая часть ночи. И тогда я сказал
себе: "Они влюбленные и провели долгое время в разлуке - я сейчас встану
и буду спать гденибудь вдали от них и оставлю их наедине друг с другом".
И я поднялся, но Будур уцепилась за мой подол и спросила: "Что сказа-
ла тебе твоя душа?" И я отвечал ей: "То-то и то-то". - "Сиди, а когда мы
захотим, чтобы ты ушел, мы тебя отпустим", - сказала она. И я просидел с
нами, пока не приблизилось утро, и тогда она сказала: "О ибн Мансур,
ступай в ту комнату, мы постлали тебе там ложе и постель, и оно будет
тебе местом сна".
И я пошел и проспал там до утра, а когда я проснулся утром, ко мне
пришел слуга с тазом и кувшином, и я совершил омовение и утреннюю молит-
ву. И потом я сел, и когда я сидел, вдруг Джубейр и его возлюбленная
вышли из бани, которая была в доме, и оба они выжимали кудри. И я поже-
лал им доброго утра и поздравил их с благополучием и пребыванием вместе,
и сказал ему: "Это начинается с условия, кончается согласием". - "Ты
прав, и тебе надлежит оказать уважение", - ответил он. И затем он клик-
нул своего казначея и сказал ему: "Принеси мне три тысячи динаров!"
И казначей принес ему мешок, где было три тысячи динаров, и Джубейр
сказал мне: "Сделай нам милость, (приняв это". А я отвечал: "Не приму,
пока ты мне не расскажешь, почему любовь перешла от нее к тебе после та-
кого великого отдаления". - "Слушаю и повинуюсь", - отвечал он. "Знай,
что у нас есть праздник, который называется праздник новолетий, и в этот
день все люди выходят и садятся в лодки и катаются по реке. И я выехал с
друзьями прокатиться и увидел лодку, где было десять невольниц, подобных
лунам, и эта Ситт-Будур сидела среди них, и с ней была ее лютня. И она
ударила по ней на одиннадцать ладов, а затем вернулась к первому ладу и
произнесла такие два стиха:
"Огонь холоднее, чем огни в моем сердце,
И мягче утес любой, чем сердце владыки.
Поистине, я дивлюсь тому, как он создан был -
Ведь тело его - вода, а сердце, как камень".
И я сказал ей: "Повтори двустишие и напев - по она не согласилась..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Триста тридцать четвертая ночь
Когда же настала триста тридцать четвертая ночь, она сказала: "Дошло
до меня, о счастливый царь, что Джубейр ибн Умейр говорил: "И я сказал
ей: "Повтори двустишие и напев".
Но она не согласилась, и тогда я велел матросам забросать ее, и они
стали бросать в нее апельсинами так, что мы даже испугались, что потонет
лодка, в которой она находилась.
И она уехала своей дорогой, и вот причина перехода любви из ее сердца
в мое сердце".
И я поздравил их обоих с тем, что они вместе, и взял мешок и то, что
было в нем, и отправился в Багдад".
И расправилась грудь халифа, и прошла мучившая его бессонница и стес-
нение в груди.
|
