 |
|
К числу хороших рассказов относится и такой: Ибрахим ибн аль-Махди
[301], брат Харуна ар-Рашида, когда власть в халифате перешла к аль-Маму-
ну, сыну Харуна ар-Рашида, не присягнул ему, но отправился в ар-Рей [302]
и объявил халифом самого себя. И он провел так один год и одиннадцать
месяцев и двенадцать дней, и сын его брата, аль-Мамун, ожидал, что он
вернется к повиновению и присоединится к другим на пути общины, пока не
отчаялся в его возвращении. И тогда аль-Мамун выехал с конными и пешими
и вступил в ар-Рей, ища Ибрахима. И когда дошла до Ибрахима весть об
этом, ему оставалось только прийти в Багдад и спрятаться, боясь за свою
кровь. И аль-Мамун назначил тому, кто укажет, где Ибрахим, сто тысяч ди-
наров.
"И когда я услышал об этой награде, - говорил Ибрахим, - я испугался
за себя..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести семьдесят четвертая ночь
Когда же настала двести семьдесят четвертая ночь, она сказала: "Дошло
до меня, о счастливый царь, что Ибрахим говорил: "И когда я услышал об
этой награде, я испугался за себя и впал в замешательство. И я вышел из
своего дома в полуденное время, изменив обличье, и не знал, куда мне
направиться, и вошел на улицу, не имевшую выхода, и воскликнул: "Поисти-
не, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! Я подверг тебя гибели!
Если я вернусь по своим следам, меня заподозрят, так как у меня вид пе-
реодетого". И я увидел в конце улицы черного раба, который стоял у ворот
своего дома, и подошел к нему и спросил: "Есть у тебя место, где бы я
мог укрыться на час?" - "Да", - ответил он и открыл ворота. И я вошел в
чистый дом, где были циновки и подушки из кожи, а раб, приведя меня ту-
да, запер за мною дверь и ушел. И я заподозрил, что он услышал о награде
за меня и подумал: "Он пошел, чтобы на меня указать!" И я стал кипеть,
как вода в котле на огне, и раздумывал о своем деле, как вдруг вошел
негр, а с ним носильщик, у которого было вое, что нужно: хлеб, мясо, и
новые котлы, и принадлежности к ним, и новая кружка, и новые кувшины. И
раб снял ношу с носильщика и затем, обратившись ко мне, сказал: "Да бу-
дет моя душа за тебя выкупом! Я отворяю кровь, и я знаю, что ты не поб-
резгуешь мною из-за того, что я делаю для пропитания. Вот тебе эти вещи,
на которые не упадала ничья рука. Поступай как тебе вздумается".
А я нуждался в пище, - говорил Ибрахим, - и сварил себе еду и не пом-
ню, чтобы я ел что-нибудь подобное этому. А когда я удовлетворил свое
желание, негр сказал мне: "О господин, да сделает меня Аллах за тебя вы-
купом! Не хочешь ли вина, оно приятно душе и прогоняет заботу". - "Это
мне не противно!" - ответил я, желая подружиться с кровопускателем. И
негр принес новые стеклянные сосуды, которых не касалась рука, и наду-
шенный кувшин, и сказал: "Процеди себе сам, как ты любишь!"
И я процедил вино наилучшим образом, и негр принес мне новый кубок, и
плоды, и цветы в новых глиняных сосудах, а затем он сказал: "Позволишь
ли мне сесть в сторонке и выпить одному вина, радуясь тебе и за тебя". -
"Сделай так", - сказал я и выпил, и негр тоже выпил, и я почувствовал,
что вино зашевелилось в нас. И кровопускатель сходил в чуланчик и вынес
лютню, украшенную металлическими полосками, и сказал мне: "О господин,
мой сан не таков, чтобы я просил тебя петь, но на твоем великом благо-
родстве лежит долг передо мною, и если ты сочтешь возможным почтить тво-
его раба, то тебе присущи высокие решения".
И я спросил его, не думая, что он меня знает: "А откуда ты взял, что
я хорошо пою?" И негр ответил: "Да будет слава Аллаху? Этим наш владыка
слишком известен! Ты мой господин Ибрахим ибн аль-Махди, наш вчерашний
халиф, за которого аль-Мамун назначил сто тысяч динаров, но от меня ты в
безопасности".
И когда негр сказал это, - говорил Ибрахим, - он сделался велик в мо-
их глазах, и я утвердился в предположении о его благородстве и согласил-
ся удовлетворить его желание.
И, взяв лютню, я настроил ее и стал петь, и мне пришла на ум мысль о
разлуке с моим сыном и семьей, и я заговорил:
"И надеюсь я, что кто Юсуфу его близких дал
И в тюрьме его, где он пленным был, возвысил, Ответит нам, и снова
вместе нас всех сведет Аллах, господь миров, могуч и властен".
И негром овладел чрезвычайный восторг, и жизнь показалась ему очень
приятной (а говорят, что когда соседи Ибрахима слышали, как он говорит:
"Эй, мальчик, седлай мула!" - их охватывал восторг). И когда душе негра
стало приятно и его охватило веселье, он воскликнул: "О господин, разре-
шишь ли ты мне высказать то, что пришло мне на ум, хотя я и не из людей
этого ремесла?" И я отвечал ему: "Сделай так, это следствие твоего вели-
кого вежества и благородства".
И он взял лютню и запел:
"Любимым я сетовал на то, как продлилась ночь;
Сказали они: "О как для нас коротка та ночь!"
И все потому, что сон глаза покрывает им
Так скоро, а нам очей всю ночь не закроет сон,
Когда наступает ночь-мученье для любящих, -
Нам грустно; им радостно, когда наступает ночь.
И если бы им пришлось терпеть, что стерпели мы,
На ложе, поистине, им было бы так, как нам".
И я воскликнул: "Ты отличился совершенным отличием, мой сердечный
друг, и прогнал от меня боль печали. Прибавь же еще таких безделок!"
И негр произнес такие стихи:
"Когда не грязнит упрек честь мужа, увидишь ты,
Что всякий прекрасен плащ, какой он наденет,
Она нас корит за то, что мало число таких,
Но я отвечаю ей: "Достойных немного!"
Не плохо, что мало нас, - сосед наш высок душой,
Тогда как у большинства соседи столь низки.
Мы люди, которым бой постыдным не кажется,
Когда биться вздумают Салуль или Амир [303].
Желание умереть к нам срок приближает наш,
Они же не любят смерть, и сроки их долги.
Мы можем словам людей не верить, коль захотим,
Но верят словам они, когда говорим мы".
И, услышав от негра эти стихи, - говорил Ибрахим, - я удивился им до
крайней степени, и великий восторг заставил меня склониться, и я заснул
и проснулся только после вечерней молитвы. И я умыл лицо, и вернулись ко
мне мысли о величии души этого кровопускателя и его хорошем умении себя
вести, и я разбудил его и, взяв бывший со мною мешок, в котором были
ценные динары, бросил его негру и сказал: "Поручаю тебя Аллаху - я ухожу
от тебя! Прошу тебя, бери из этого мешка и трать на то, что тебя забо-
тит, и тебе будет от меня великий дар, когда я окажусь в безопасности от
страха".
Но негр отдал мне мешок обратно, - говорил Ибрахим, - и сказал: "О
господин, бедняки из нашей среды не имеют у вас цены, но, следуя моему
благородству, как могу я взять деньги за то, что время подарило мне твою
близость и ты поселился у меня? И если ты будешь возражать этим словам и
еще раз кинешь мне кошелек, я убью себя".
И я спрятал мешок в рукав, - говорил Ибрахим (и тяжело было мне нести
его)..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести семьдесят пятая ночь
Когда же настала двести семьдесят пятая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что Ибрахим ибн аль-Махди говорил: "И я спрятал
мешок в рукав (и тяжело было мне нести его) и ушел. А когда я дошел до
ворот дома, негр сказал мне: "О господин, здесь тебе укрываться лучше,
чем где-либо еще, и нет для меня тяготы содержать тебя; оставайся у ме-
ня, пока не поможет тебе Аллах!"
И я вернулся и сказал: "С условием, что ты будешь тратить из этого
кошелька". И негр дал мне понять, что он согласен на это условие, и я
провел у него несколько дней, ведя самую сладостную жизнь, и он ничего
не брал из этого мешка. И я счел зазорным оставаться у него на содержа-
нии и постыдился утруждать его и оставил его и ушел, перерядившись в на-
ряд женщины - башмаки и покрывало, - и вышел из его дома. Но когда я
оказался на дороге, меня охватил страх, и очень сильный, и я пошел, что-
бы перейти мост, и оказался у одного места, обрызганного водой.
И вдруг увидал меня военный, из тех, что прислуживал мне, и узнал ме-
ня и крикнул: "Вот то, что нужно аль-Мамуну!" И уцепился за меня, и ради
сладости жизни я толкнул его, и опрокинул вместе с конем на этом
скользком месте, и стал он назиданием для поучающихся, и люди поспешили
к нему. А я постарался идти скорее и, перейдя мост, вошел в какую-то
улицу. И я увидел у одного дома открытые ворота и в них женщину. И я
сказал ей: "О госпожа, пожалей меня и спася мою кровь от проклятия, - я
человек боящийся". А она отвечала: "Простор тебе и уют, входи!", и при-
вела меня в горницу, и постлала мне и подала мне кушанье. "Пусть твой
страх успокоится, ни едва тварь не узнает о тебе", - сказала она. И пока
это было так, в ворота вдруг постучали сильным стуком. И женщина вышла и
открыла ворота, и вдруг входит мой соперник, которого я толкнул на мос-
ту, и голова у него завязана, и кровь бежит по его платью, а коня с ним
нет. "Эй ты, что тебя постигло?" - спросила женщина. И военный сказал:
"Я схватил того юношу, но он ускользнул от меня".
И он рассказал ей, как было дело, и женщина вынула лоскут и, разорвав
его на куски, перевязала военному голову, а потом она постлала ему, и он
лег, больной. А она поднялась ко мне и сказала: "Я думаю, ты тот, о ком
говорил этот военный". - "Да", - ответил я ей. И она молвила: "С тобой
не будет беды", и вновь оказала мне уважение.
И я пробыл у нее три дня, а потом она сказала мне: "Я боюсь для тебя
зла от этого человека: как бы он про тебе не узнал и не донес бы о том,
чего ты боишься. Спасай твою душу". И я попросил у нее отсрочки до ночи,
и она молвила: "В этом нет беды!"
А когда пришла ночь, я надел женскую одежду и ушел от нее. И я пришел
к дому одной вольноотпущенницы, принадлежавшей нам. Увидав меня, она
стала плакать и причитать и восхвалять Аллаха великого за мое спасение.
И она вышла, как будто желая пойти на рынок, чтобы позаботиться об уго-
щении, и я подумал доброе, но не успел я опомниться, как увидел, что
идет Ибрахим Мосульский [304] со своими слугами и военными и впереди них
женщина.
Я вгляделся в нее, и вдруг оказалось, что это моя отпущенница, владе-
лица дома, в котором я находился, и она шла впереди них и передала меня
им. И я увидел смерть воочию, и меня доставили в том наряде, в котором я
был, к аль-Мамуну, и он собрал собрание для всех и велел ввести меня к
нему. И войдя, я приветствовал его как халифа, но он воскликнул: "Да не
даст тебе Аллах мира и да не продлит твою жизнь!" - "Не торопись, о по-
велитель правоверных, - ответил я. - Владыке мести дана власть возмездия
и прощения, но только прощение ближе к благочестию, и Аллах поставил
твое прощение выше всякого прощения, как он поставил мой грех выше вся-
кого греха. И если ты взыщешь, то по праву, а если простишь, то по ми-
лости".
И потом я произнес такие стихи:
"Мой грех пред тобой огромен,
Но ты его еще больше.
Возьмешь или нет, что должно?
Прости его, будь же кроток.
И если в своем я деле
Достойным не был, то будь им".
И аль-Мамун поднял ко мне голову, - говорил Ибрахим, - и я поспешил
сказать ему такие стихи:
"Свершил я грех превеликий,
Тебе же простить пристойно.
Простишь - это будет милость,
Накажешь - так справедливость".
И аль-Мамун опустил голову и произнес:
"И если мой друг захочет меня прогневать,
И в ярости я своей подавлюсь слюною,
Его я прощу, и грех отпущу ему я,
Боясь, что потом без друга мне жить придется".
И, услышав от него эти слова, - говорил Ибрахим, - я почуял благоуха-
ние милости по его чертам, и аль-Мамун обратился к своему сыну аль-Абба-
су и брату своему АбуИсхаку и ко всем своим приближенным и спросил их:
"Что вы думаете об этом деле?" И все посоветовали ему убить меня и были
только несогласны насчет способа моего убийства.
И аль-Мамун спросил Ахмеда ибн Халяда: [305] "Что ты скажешь, Ахмед?" И
тот сказал: "О повелитель правоверных, если ты его убьешь, мы найдем по-
добных тебе, что убили подобных ему, а если простишь, мы не найдем по-
добных тебе, что простили такого, как он..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести семьдесят шестая ночь
Когда же настала двести семьдесят шестая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что повелитель правоверных аль-Мамун, услышав
слова Ахмеда ибн Халида, опустил голову и произнес слова поэта:
"Мой народ убил моего Умейма брата,
И меня стрела, коль метну ее, ударит".
И еще он произнес такие слова поэта:
"Прости же друга, когда смешал
Ответ удачный с ошибкой он,
Храни ты милость свою к нему,
Благодарен он иль презрел ее.
Воздержись же от порицания,
Коль с пути сойдет иль собьется он.
Ты видишь - на одном ковре
С приятным скверное лежит,
И сладость века долгого
Слита с отравою седин,
И шип мы видим на ветвях
Среди сбираемых плодов,
Кто совершенно не грешил,
И у кого одно добро?
Сынов ты времени узнай -
Увидишь - пало большинство".
"Услышав от него эти стихи, - говорил Ибрахим ибн аль-Махди, - я снял
с головы покрывало и воскликнул: "Аллах велик!" И прославил Аллаха вели-
ким прославлением. "Клянусь Аллахом, простил меня повелитель правовер-
ных!" - сказал я. И халиф произнес: "С тобою не будет беды, о дядюшка".
А я молвил: "Мой грех, о повелитель правоверных, слишком велик, чтобы
после него я мог выговорить извинение, а твое прощение слишком велико
для того, чтобы после него я мог произнести благодарность!"
И я затянул напев и произнес такие стихи:
"Поистине, ведь творец достоинств собрал их всех
В седьмом имаме из ребра Адамова [306],
И сердца людей пред тобою страха исполнены,
Обо всех из них печешься ты, душой смирен,
Я ослушался (а веревками заблуждения
Я притянут был), только жадностью влекомый.
Ты простил того, кому равного извинить нельзя,
Хоть заступники за него просить и не шли к тебе,
И ты сжалился над детками-цыплятами
И горестью их матери, в чьем сердце грусть"
И сказал аль-Мамун: "Я скажу, подражая господину нашему Юсуфу - да
будет с пророком нашим и с ним молитвы и привет! - Нет укора на вас в
сей день, да простит вам Аллах, - он премилостивый из милостивцев! Я
прощаю тебя и возвращаю твое имущество и поместья, о дядюшка, и нет бе-
ды".
И я вознес за него праведные молитвы и проговорил такие стихи:
"Имущество мне вернув, его ты не пожалел,
А прежде, чем возвратить его, ты мне кровь сберег.
И если бы отдал я в угоду тебе и кровь,
И деньги, хотя бы снять мне обувь пришлось с ноги,
То было бы долгом лишь, к тебе возвратившимся,
Когда бы ты не дал в долг, тебя не корили бы.
И если б я не признал теперь твоих милостей,
Я был бы достойнее упреков, чем ты щедрот".
И аль-Мамун оказал Ибрахиму уважение и милость и сказал: "О дядюшка,
Абу-Исхак и аль-Аббас советовали мне убить тебя". И я молвил: "Они тебе
добрые советчики, о повелитель правоверных, но ты совершил то, чего был
достоин, и прогнал то, чего я боялся, тем, на что я надеялся". - "О дя-
дюшка, - молвил аль-Мамун, - ты умертвил мою злобу жизнью твоего извине-
ния, и я тебя прощаю и не заставлю тебя проглотить горечь попрека".
И аль-Мамун пал ниц и поднял голову и спросил: "О дядюшка, ты знаешь,
почему я пал ниц?" - "Может быть, ты пал ниц, благодаря Аллаха за то,
что он отдал тебя во власть твоего врага?" - ответил я. И аль-Мамун мол-
вил: "Я хотел не этого - я благодарил Аллаха, который внушил мне прос-
тить тебя и быть к тебе милостивым. Расскажи же мне твою историю".
И я изъяснил ему мое дело и рассказал, что случилось у меня с крово-
пугкателем, и военным, и его женой, и отпущенницей, указавшей на меня. И
аль-Мамун велел привести отпущенницу (а она была дома, ожидая, что ей
пришлют награду).
И когда она предстала перед халифом, тот спросил: "Что побудило тебя
сделать такое с твоим господином?" - "Жадность", - отвечала она. И халиф
спросил: "Есть у тебя ребенок или муж?" И она отвечала: "Нет!" И халиф
велел сто раз ударить ее бичом и навеки заточить. А потом он велел при-
вести военного с женой и кровопускателя. И они явились, а аль-Мамун
спросил военного, почему он так поступил. "Жадность до денег", - отвечал
он, и альМамун молвил: "Тебе следует быть кровопускателем". И приказал
поместить его в лавку кровопускателя, где он научился бы делать крово-
пускания. А жене военного он оказал уважение и велел отвести ее во дво-
рец и сказал: "Это женщина умная, она пригодится для важных дел".
И потом он сказал кровопускателю: "Ты проявил такое благородство, что
тебе следует оказать еще большее уважение". И велел отдать ему дом воен-
ного и то, что в нем было, и наградил его почетной одеждой и приказал
выдавать ему, сверх того, пятнадцать тысяч динаров ежегодно".
|
